Жалею ли я сейчас, когда прошло тринадцать лет? Какое может быть сожаление о поступке, который был тогда так естественен? Короче, я взбесился, потерял над собой контроль и стал на нее кричать. Дело было в общежитии, в Любиной комнате, откуда я выгнал на пару часов ее соседку, чтобы вправить любимой мозги. Слова вылетали из меня бесконтрольно и как бы сами по себе:
— Дура, идиотка! Я тебе говорил, чтобы ты предохранялась, говорил?!
— Я не умею, — плакала Люба. — У меня не получилось.
— Ты что, не могла сделать то, что все нормальные бабы делают? И что теперь?
— Хватит рыдать! Короче так: это не надо ни мне, ни тебе, поняла? Да на кой черт: пеленки, распашонки, папа-мама. Нам обоим двадцати еще нет! Ты сегодня же быстренько выясни, где можно сделать аборт. И не тяни.
— Где выяснить? — всхлипнула она.
— Ну спроси у своих подружек. У этой, как там ее, Гали, Вали… Рыжая такая. У нее на лице написано, что делала.
— Валечка хорошая…
— Что?! Все вы хорошие! Ты спроси, а потом узнаешь, кто из нас прав. Завтра я приду с деньгами, мне дали гонорар за одну работенку, так что не переживай.
Тут я вспомнил о том, что у меня есть деньги и немного успокоился. Мне уже стало жаль, что накричал на Любу, все-таки делать аборт ей. И захотелось ее обнять и успокоить. Остальное помню до мельчайших деталей, так все это было больно. Подошел, положил руку на ее плечо:
— Люба, ну, Люба. Все, все. Говорю тебе, все…
— Почему же так, Паша?
— Не знаю. Я любил тебя. И, похоже, никогда со мной такого больше не случится. С тобой у меня было все. Знаешь, эти дни, часы, минуты, это такое… Я благодарен тебе безумно, потому что не знал, как об этом писать. Что такое писатель, не ведающий любви? Все равно, что половина человека. Теперь я понял, что это упоение, быть может, даже счастье, но это коротко, с этим и ради этого нельзя прожить жизнь. Ты понимаешь?
— Значит, ты меня бросаешь?
— Люба, если я с тобой останусь, то больше ничего уже не напишу. Когда я с тобой, я в людях недостатков не вижу, такие они добрые, милые, хорошие, всем хочется верить и всех любить. Это чувство слепого щенка, которому остается в жизни только одна задача — утонуть, когда его потащит к реке хозяин. Я за тобой не вижу ничего, и как жить? Как с этим жить, а главное, зачем жить?
— Ты дурак, Паша, — сквозь слезы сказала она. — Господи! Какой же ты дурак!
— Сама дура, — разозлился я и решил уйти немедленно, потому что она не поняла ничего. И меня не поняла. — Значит, завтра, — добавил я и хлопнул дверью.
…Когда пришел на следующий день, она сидела на кровати бледная, как полотно, страшно было смотреть. Подле суетились две подруги.