Немец имел привычку вышагивать взад — вперед по своей камере, отхлебывая молоко из бутылки. Лэндерс воображал, как он набрасывается на немца, выхватив бутылку, разбивает ее об его голову, а зазубренным горлышком режет проклятому горло. Сидя на краешке кровати, он фантазировал и фантазировал, а немец вышагивал туда и обратно со своим молоком. На ночь его запирали подальше, в специальную камеру — была такая, которую при необходимости обшивали щитами с войлоком — чтобы до него не добрался какой-нибудь спятивший патриот вроде Лэндерса.
Была еще одна причина вспышек раздражительности у Лэндерса — каждое воскресенье по утрам по радио передавали проповеди. Репродуктор громыхал на все отделение, и спрятаться от божьего слова было решительно некуда. Сладкозвучное вранье насчет любви к ближнему приводило Лэндерса в такое исступление, что он не мог усидеть на месте — В первое же утро он изложил жалобу дежурному. Он заявил, что он атеист и расценивает передачи как посягательство на его права. Дежурный поспешил согласиться с ним, указав, однако, что содержание передач и громкость устанавливает госпитальное начальство. Единственное, что он может сделать, — передать его жалобу наверх, хотя сомневается, что она возымеет действие. Лэндерс заметил, что, разговаривая с ним, дежурный все время делает какие-то заметки и складывает листки в его разбухшую историю болезни.
— Зачем вы записываете?
Дежурный пожал плечами.
— Приказ от главного по головам.
Проповеди продолжались на полную мощность. На третье воскресенье после бурного протеста Лэндерсу разрешили во время передач находиться в камере, обитой войлоком, той самой, где по ночам из предосторожности содержался немец. Тому проповеди не мешали: он был ревностным католиком, да и не понимал по-английски ни слова. Проповеди доносились и в специальную камеру, но гораздо глуше. Для Лэндерса это была своего рода победа, немного скрасившая его жизнь.
В один прекрасный день неожиданно нагрянул Стрейндж, после чего дела начали раскручиваться с удивительной быстротой.
Стрейндж передал привет от Уинча, который не зашел самолично, так как посчитал, что это повредит Лэндерсу. Уинч велел сказать, что никаких мер наказания в отношении Лэндерса решено не применять. Другими словами, ему уже не грозит ни трибунал, ни тюрьма, ни штрафбат на передовой. Однако он должен теперь серьезно подумать. Очень серьезно подумать, чтобы решить, чего он хочет: уволиться вчистую из армии или нет.
Уволиться проще всего, сказал Стрейндж. Если же он хочет продолжить службу, то Уинч на семьдесят пять процентов обещает перевести Лэндерса под его начало. Он не может, правда, гарантировать перевод на сто процентов — мало ли что может помешать.