— О, привет, брат, — он здоровается со мной так, словно ничего и не произошло.
— Привет, Данила! — я пристально вглядываюсь в него, он отворачивается и начинает натягивать футболку. — Ничего не хочешь объяснить?
— А что я должен объяснять? — он выглядит так, как будто ни в чем не виноват.
— А то, как вы оставили меня и смылись вчера? Не тема для обсуждения? — мне хочется послать его по известному общероссийскому адресу как никогда.
— А что ты ко мне пристал? Мог бы и других пораспрошать, — и он недобро усмехается.
— Ты за старшего был там. И лично я надеялся, что ты подашь пример как надо держаться. И уж никак не ожидал, что дашь первым деру, — я с презрением отворачиваюсь, чтобы не видеть растерянности того, кто еще недавно мне казался лучшим из братьев.
— Ну, ты, говори да не заговаривайся, — Данька тоже начинается заводиться. — А то я сейчас не посмотрю, что ты в любимчиках у Учителя ходишь, и так тебя отделаю, что вчерашнее тебе легким массажем покажется.
— Махаться я с тобой не буду, за это можно и из братства вылететь. Не для того я клятву давал. А раз я любимчик Учителя, то мне ничто не помешает рассказать, как все было, — честно говоря, я не собирался кляузничать, а вот припугнуть Данилу не мешало, авось не по совести, так хоть из трусости извинится.
— Валяй, только знай, что и мне есть, что рассказать о тебе, так что — вперед и с песней. А потом мы посмотрим, как Учитель отреагирует на то, что его любимчик любовь с полукровкой развел, — Данька поверх футболки натягивает свитер с символикой очень напоминающую ту, что горит у меня на запястье.
— Это кто полукровка? — у меня аж в ушах от такой наглости шумит.
— Ой, вот только не надо корчить из себя невинность. Тоже мне святая простота, а то ты не знаешь, что мамаша у твоей любимой Ирочки с Кавказа. Не то армянка, не то азербайджанка. Ну, тебе-то лучше знать, а по мне большего паскудства трудно представить, — и он со злорадной ухмылкой смотрит на меня.
— Врешь, ты все! Врешь! — у меня в глазах пляшут красные круги.
— А ты у нее сам спроси, тогда и посмотрим, кто прав, а кто — нет! — и он покидает раздевалку, оставив меня. Состояние пустоты и горечи — вот два слова, которыми я могу объяснить, что творится у меня на душе. Как после удара под дых опускаюсь на скамью, наступает абсолютная тишина, я слышу собственное дыхание и ничего более. Это и есть, наверное, полное одиночество, о котором я до сих пор только в книжках читал. Ничего не соображая встаю, и медленно плетусь к выходу из клуба. Со мной кто-то из ребят здоровается, но я не могу заставить себя ответить. Мне кажется, что у меня нет права находиться здесь. Неужели и тут я стану чужим? На улице сбрасываю оцепенение — мне немедленно надо ее увидеть. Все более ускоряю шаг, и не замечаю, что уже почти бегу. Этот безумный кросс прерывается перед неожиданно возникшим препятствием — ее блоком. Подниматься не хочу — боюсь, что не совладаю с собой. Набираю ее номер, а в голове бьется только одна мысль: пусть это будет не правдой. Господи, пожалуйста, пусть это будет не правдой.