Никки дремала на стуле подле отцовской постели, как вдруг ее разбудили хрипы и судорожный кашель. Она тут же поняла, в чем дело, и схватила за плечо Питера, который дремал напротив нее.
— Беги за тетей Эмили! Быстро!
Не успела она сделать последний знак, как Питер уже исчез за дверью. А Никки охватила паника. Она бешено замахала веером, гоня воздух в легкие Сайреса. Он вдруг открыл глаза.
— Никки, — прохрипел он, — я… не успел… Леви… надо…
— Молчи, пап, молчи. Береги дыхание.
— Скажи… Леви… северо-восточный угол… в комнате Питера…
— Папа, пожалуйста, не трать дыхание! Сайрес, собрав последние силы, сел и судорожно стиснул руки Никки.
— Нет! Это… важно! Скажи… Леви…
Это отчаянное усилие наконец заставило Никки понять, что отец старается сказать ей что-то очень важное, что-то, что для него важнее собственной жизни.
— Ты о чем, папа?
— Нет… времени… ты… скажи… Леви…
— Папа, он не вернется! — отчаянно выпалила она.
— Обещай!
— Ладно, ладно, я скажу ему. Только, пожалуйста, молчи теперь.
Никки почти обезумела от страха. Какая разница, что там нужно сказать Леви! Жизнь отца важнее!
Сайрес опустился на подушки, видимо, удовлетворенный ее ответом.
— Он… вернется… Он… дал… мне… слово…
И он закрыл глаза и сосредоточился на дыхании.
Он так и не открыл их. Всю эту долгую-долгую ночь Эмили, Никки и Питер отчаянно боролись за его жизнь. Эмили перепробовала все известные ей средства, чтобы помочь ему, но он словно ускользал от них, уходил все дальше, дальше, дальше… Наконец, в тот миг, когда солнце показалось над горизонтом, он испустил последний мучительный вздох и застыл. Наступила тишина. И все трое не испытали в ту минуту ни горя, ни утраты — лишь великое облегчение оттого, что Сайрес наконец-то отмучился.
— Прах есть и в прах обратишься, — бубнил местный священник.
Никки было тяжело стоять и слушать этот бесцветный монотонный голос…
Влажная земля из могильной ямы лежала рядом с маленьким холмиком с надписью «Джон Чендлер». А сегодня и Сайрес Чендлер должен был упокоиться в каменистой земле бок о бок со своим сыном, умершим во младенчестве. Где-то рядом тихо журчал Ивовый ручей — он почти пересох от засухи. И пахло не разнотравьем, как всегда бывало в эту пору, а пылью и полынью.
Никки вяло прикидывала, долго ли еще священник собирается держать на солнцепеке кучку людей, одетых в траур. Никки было ужасно жарко в чужом платье, по груди у нее струился пот. У тети Эмили нашлось запасное черное платье, и оно пришлось Никки как раз впору. Никки знала, что ей положено плакать, но у нее не осталось ни слез, ни боли — лишь ощущение ужасающей пустоты. Тетя Эмили ткнула ее в бок. Никки очнулась и обнаружила, что священник наконец-то закончил. Она наклонилась, взяла горсть земли и бросила ее вниз, на сосновый гроб.