«Очень рад слышать хорошие новости, — читаю я, — озадачивает лишь то, что вы желаете разделить это со всем классом, если только вы не готовите вечеринку с темой семидесятых, включая ключи от машины. Могу лишь предположить, что мученик — это я. И это не очень хорошо для моего чувства собственного достоинства».
Потрясенная, я таращусь на экран, но времени на размышления нет, потому что вслед за этим, почти сразу же, следует письмо от привлекательной мамочки:
«Дорогая Люси, слишком много информации, на мой взгляд. Могу лишь предположить, что „женщина с восхитительной задницей“ — это я. Чао, чао».
Потом пишет Буквоедка:
«Я не стану больше терпеть ваши дешевые попытки саботировать мои указания как председателя родительского комитета и выражаю желание, чтобы вы обдумали свою позицию».
Какие глубины? Какие отмели? Я погружаюсь в бездну. Письмо я отправила всем родителям класса строго по списку. На нетвердых ногах я покидаю гостиную. Том уже лег спать. Я смотрю «Вечерние новости» — до тех пор, пока программа не кончается. Ничего из того, что случалось со мной на работе, не было таким ужасным, как случившееся только что.
Моя предутренняя бессонница начинается с ночи. Я ворочалась с боку на бок. Темнота имеет ужасающую способность преувеличивать страхи. Мой живот скручивают нервные спазмы. В два тридцать мне кажется, что я слышу шум, и я медленно крадусь вниз по лестнице, держа в руке светящийся меч из «Звездных войн». «Пусть силы не оставят меня!» — слышу я свой собственный голос.
В гостиной я решаю совершить налет на секретную заначку сладостей Сэма, обещая возместить все, что я съем. Я приношу шоколадно-кремовое яйцо «Кэддбери» наверх в спальню и заставляю себя есть его как можно медленнее. Сначала я его облизываю, как леденец, пока оно не начинает таять. Когда становится виден белый крем, я разрешаю себе откусить сбоку, сосчитав до двадцати, прежде чем набить рот. Тогда я отбрасываю осторожность и запихиваю остаток яйца в рот, а затем громко чавкаю. Так получаешь гораздо больше удовольствия, однако мои нервы ненасытны. Стремление излить душу перед Томом непреодолимо. И я пихаю кулаком ему в ребра. Он охает.
— Там нет никаких грабителей, и я не собираюсь вставать, чтобы идти смотреть, — ворчит он. — Собака их схватит.
— Но у нас нет собаки, — шамкаю я с набитым шоколадом ртом.
— А ты вообрази ее мысленно, и тогда ты станешь меньше бояться, — говорит он.
— Все гораздо хуже, Том, — говорю я.
— Опять лопнул бойлер? — сонно спрашивает он и проваливается в забытье.
Я бужу его, проводя ногтем большого пальца левой ноги по его голени.