Витька ещё раз рванул куртку так, что она затрещала, и, отпустив её, обернулся к Федьке.
Видно, лицо у Витьки было такое яростное, искажённое, что Федька охнул и, как заяц, приседая, побежал прочь.
Эва стояла, прижав ко рту крепко сжатые кулачки, и глаза у неё были огромные, как небо. И такой в них был страх, что Витька снова обернулся к мальчишке, готовый драться до последнего.
Но тот сидел на траве, размазывал кулаком слёзы по красной физиономии и рассматривал разорванную куртку.
Он тихонечко выл и приговаривал:
— Куртку порвал, бешеный… Новенькую куртку… мою куртку… Как я теперь домой покажусь? Я тебя просил рвать? Просил, да?
Эва подошла, схватила Витьку за руку, и они побежали по лугу.
— Я тебя ещё поймаю, конопатый. Погоди, погоди! — закричал мальчишка.
Витька попытался остановиться, но Эва обхватила его за шею и прошептала:
— Витенька, не надо! Бежим скорее. Он дурак.
Они спустились к самой воде. Эва намочила платок и приложила к Витькиному глазу.
Витька сопротивлялся для виду, но ему было приятно, что Эва заботится о нём. Да и больно было здорово. Под глазом растёкся большущий синяк. Глаз заплыл и плохо открывался. А ухо стало толстое, как оладья.
— Зачем они так? Ну, зачем? Что мы им сделали? Дураки противные, — говорила Эва, и в глазах её дрожали слёзы.
Витька разрешал ухаживать за собой, молчаливый и суровый, как и подобает бойцу.
— Тебе больно, Витька? Бедненький глаз, бедненькое ухо, — приговаривала Эва.
— Ерунда. Ничуть не больно, — отвечал Витька, еле удерживаясь, чтобы не зареветь.
Но реветь было никак невозможно.
— Ты очень храбрый, Витька. Ты смелый и хороший, — тихо сказала Эва.
Витька покраснел и почувствовал чуть ли не нежность к тем двум дуракам, из-за которых вышла вся эта история.
И вот наконец наступил великий день. Все цирковые люди, от сторожа до директора, ходили какие-то необычные — торжественные и светлые. Все были очень вежливы. Никто не бранился, никто не поддразнивал доверчивого Яна.
Казалось, звери тоже чувствовали приближение торжественной минуты.
Даже верблюды, эти унылые существа, ожили и казались весёлыми и бодрыми. Что-то такое игогокали по-своему. А может быть, это оттого, что появился их собрат — одногорбый верблюд-дромадер. Этот был полон спеси и презрения к окружающим. Сразу чувствовалось — редкий экземпляр.
Витька увидел наконец Тима. Ян торжественно под вёл его к клетке, стоящей метрах в пятидесяти от клетки львов.
— Чтобы лев не нервничал, — пояснил Ян. — Тиму плевать, а кошки злятся. Не любят.
Витька ожидал увидеть большого медведя, но он никак не думал, что Тим такой громадный.