Кроме Экзаменатора, присутствовали и другие важные персоны. Причем все они были до странности похожи друг на друга. Все как на подбор — поседелые, шишковатые и бугристые. У некоторых на плечах просматривались знаки отличия, вроде серебристых эполет или шевронов.
— Я знаю, что и вы чувствуете то же самое, — простодушно говорил юноша, — только не хотите в этом признаться и…
Он не успел закончить фразу. Экзаменатор яростно схватил его за шиворот, потянул из-за стола и рывком бросил на пол. Вокруг моментально сомкнулись другие. Я видел только их спины, но понял, что наивного мальчика принялись топтать. Один особенно был рассержен и усердствовал. Без конца бил его носком ботинка в один и тот же бок. Били не меня, другого, но я почти физически ощущал, как лопаются его внутренности, как сокрушаются ребра, как быстро, словно целлофановый пакет, наполняется клейкой кровью левое легкое…
И тут я наконец проснулся.
Первым моим желанием было кому-то пересказать сон. Ужасно хотелось разбудить жену и передать ей свои чувства. Но была глубокая ночь. Наташа спала. Восстанавливалась после рабочего дня и набиралась сил для следующего. Это мне, почетному гражданину, не нужно было спешить на службу. Она бы не пришла в восторг, если бы я разбудил ее посреди ночи, чтобы она выслушала какой-то сон. И даже не потому, что считала, что пересказывать сны — дурной тон. Она вообще не любила «душевных излияний», а пересказов снов как-то особенно яростно и суеверно. В лучшем случае советовала поделиться снами с богемной половиной профессора Белокурова. Наташе казалось, что когда к ней приступают с душевными излияниями, на нее перекладывают какой-то тяжкий груз. Может быть, от этого происходит какая-то порча… Но, признаюсь, время от времени я все-таки не выдерживал, пересказывал сны. Причуда?.. На этот раз я сдержался, но, кто знает, если бы я тогда пересказал ей этот свой сон, все, может быть, пошло бы совершенно по-другому. Но я промолчал.
Я находился в состоянии ужасной апатии, однако в глубине души что-то беспокойно и радостно дрожало. Как это не дико звучит, но я почти с нетерпением дожидался похорон доктора, которые было решено устроить, как и положено по нашему православному обряду, спустя три дня со дня смерти. Объяснение моему беспокойству было самое простое: я знал, на похоронах мне представится случай увидеться с Майей раньше, чем это предполагалось. Может, удастся и пообщаться.
Большую часть времени я уединенно сидел у себя комнате и думал о Майе. То, что она до такой степени погрузилась в дела Пансиона, по прежнему вызывало у меня ревнивое чувство. Она как будто хотела отгородиться от прошлой жизни, в том числе, как я подозревал, даже от меня. Я был уверен, между нами что-то происходило. Казалось, если в ближайшее время не произойдет решающего развития отношений, все мои мечты так и останутся мечтами.