Великий полдень (Морозов) - страница 35
— Странно, разве он способен…
— Способен, способен, — нетерпеливо прервала меня Наташа, придвигаясь ближе.
— Никогда бы не подумал.
— Разве дядя Володя тебе не рассказывал? Сними розовые очки. У тебя вообще слишком много иллюзий. В том числе в отношении детей.
— Странно, — сказал я и замолчал.
Мы начали ласкать друг друга. Я знал, что в представлении Наташи праздник должен был быть праздником от начала и до конца, и она готова была ради этого постараться на совесть. Звезды за окном на фоне сереющего неба сделались тусклыми. С востока стали подниматься облака.
— Наташа! — шепотом позвал я ее немного погодя, когда мы лежали, прижавшись друг к другу спинами.
— Спи, — сонным голосом отозвалась жена. — Пусть тебе приснятся хорошие сны.
— И тебе тоже, — пробормотал я.
Несколько минут я лежал, устремив взгляд в окно. В верхнем правом углу еще едва бледнел серпик луны, а солнце, окутанное густым туманом и облаками, уже показало круглую нежно-алую щеку. Солнце и луна — вечные подруги и соперницы, встречаются на грани ночи и дня… Наверное, я уже засыпал.
Вдруг я уловил какие-то неясные звуки, встрепенулся и, выскользнув из-под одеяла, подошел к двери в смежную комнату. Осторожно приоткрыв дверь, я обнаружил, что Александр еще не спит.
Мальчик лежал, повернувшись к стене, в обнимку со своим любимым кроликом.
— Господи Боже, Господи Боже, — разобрал я его звенящий шепот, — прошу Тебя, Господи Боже, помилуй Братца Кролика, и Русалочку, и Медведя, и Серого Волка и Розового Слона… А еще, Господи, помилуй Кораблик, и Верного Робота, и Грустного Клоуна, и Кота в Сапогах… Помилуй их всех, добрый Господи, — необычайно горячо повторял он, — помилуй, спаси, защити их и сохрани…
Я подивился такой своеобразной молитве, в которой Александр просил за сказочных персонажей, но вмешиваться не стал и так же бесшумно прикрыл дверь. Я снова лег в постель и на этот раз крепко заснул. Мне приснился сон прекрасный, счастливый, но в то же время невыразимо печальный.
Был прозрачнейший летний полдень, такой прозрачный, каких в природе, наверное, вообще не бывает. По крайней мере, неповторимый в своем роде. Я снова был мальчиком, таким же, как мой Александр, но в глубине души, то есть внутри себя, как это бывает во сне, знал, что я взрослый. Во мне, ребенке, как бы сидел теперешний я — со всем моим теперешним опытом, знаниями и судьбой. Уже одно то, что я снова превратился в ребенка, было величайшим чудом. Я как бы возродился в какой-то другой, новой жизни. Причем, как и бывает в детстве, с ощущением несомненного своего бессмертия. Но было еще одно чудо. Кажется, люди вообще не придумали чудес более впечатляющих и великих, чем эти два. Это, наверное, и невозможно… Второе чудо было — моя способность летать. Я огляделся вокруг и увидел зеленую лужайку, веселые зеленые дубы. В душе моей бурлило неудержимое веселье. Я смеялся, резвился, дурачился вместе с другими детьми, среди которых более или менее отчетливо удалось рассмотреть лишь моего Александра. Раз за разом я подпрыгивал все выше и выше, и наконец ощутил тот блаженный миг, когда полет затянулся дольше обычного, и я достиг той грани, за которой уже начиналось парение. Более того, я сумел удержать в себе ощущение, необходимое для свободного полета, и еще громче засмеялся. «У меня получилось! Это действительно возможно! Это возможно! И не во сне, а наяву!» Я начал быстро подниматься вверх. Зеленая лужайка ушла из-под ног и уплыла вниз. «Кто поднимется выше? Еще выше!.. Еще!..» Я звал за собой других, но они не могли поспеть за мной. «Что же ты, мой милый Александр, учись, пока я жив!» Мимо и вниз плыли полные листьев ветви, зелень плескалась в воздухе, а я очень быстро летел вверх. Нет, Александр меня не слышал. И никто слышал. Они не захотели последовать за мной, не послушались, а может быть предпочли остаться и резвиться на той зеленой лужайке под дубами… Очень скоро я оказался на огромной высоте, и мне захотелось окинуть взглядом прекрасную землю. Отсюда, с этой высоты я должен был увидеть всю Москву, поскольку с самого начала я знал, что хоть мы и резвимся на природе, но находимся где-то совсем неподалеку от нее. Даже с высокого берега в Деревне в ясный день можно было легко рассмотреть ее величественные очертания — как будто поднявшиеся среди лесных просторов сверкающие пирамиды. Но… Москвы не было, и у меня сжалось сердце. Вокруг, сколько достигал взгляд, лежала прекрасная, но абсолютно девственная природа. Москвы не было не потому, что я перенесся куда-то за сотни и тысячи километров от нее. Ее вообще не существовало. Она осталась там — в моем еще не осуществившемся будущем. Как и вся моя не прожитая жизнь… И вот тут сквозь сверкающую белизну дня, словно муаровая чернота ночи, проступила невыразимая печаль этого сна: я вдруг понял, вернее, начал смутно догадываться, что, может быть, не только будущего, но даже настоящего уже не существует.