Так вышло, что
кости Гегеля
вот уже полторы
сотни лет лежат
в сырой земле,
а человеческая
мысль продолжает
развиваться.
Возможно, философ
немного ошибся
в вычислениях.
И хотя большинство
из нас не допускает
ошибок подобного
масштаба,
модифицированная
версия подобной
близорукости
имеет хронический
характер. Мы
смеемся над
ошибками тех,
кто был до нас,
особо не задумываясь
о том, что те,
кто придут
после нас, будут
точно так же
смеяться над
нами. На протяжении
всей истории
люди постоянно
ошибочно считали
себя результатом
длительного
эволюционного
процесса вместо
того чтобы
признать, что
мы занимаем
случайную точку
в пространственно-временном
континууме.
Как движение,
мы сделали
большой шаг
за прошедшие
годы. Но мы допустим
большую, жирную,
полную пафоса,
гегелевскую
ошибку, если
решим, что достигли
кульминации
«всего веганского»,
что только
может быть.
Большая часть
диалогов Платона
выполнены в
очень жестком
формате. В диалоге
«Менон»>38
Сократ, запущенный
старикашка
с прической
а-ля Тед Качинский
(по крайней
мере, таким я
его вижу), затаскивает
очень важную
и образованную
персону в беседу
об области
знаний. «Что
такое правосудие?»,
- спрашивает
он у древнегреческого
воплощения
Джонни Кокрана>39.
Первый же ответ,
который он
получает, скорее
более откровенный
и интуитивный,
нежели продуманный
и четко выверенный;
это довольно
простое объяснение,
подобное тому,
какие мы привыкли
приводить, но
Сократа такая
легкость не
устраивает.
Прикидываясь
слишком тупым,
чтобы понять
то, что очевидно
даже отсталым,
он продолжает
допрашивать
предполагаемого
эксперта, указывая
на противоречия
и исключения,
которые находит
в каждом из
получаемых
ответов, заставляя
собеседника
постоянно
исправлять
и растягивать
свое определение
до тех пор, пока
тот не начинает
перечить своим
собственным
утверждениям,
данным в начале
разговора, и
вся теория не
лопается с
большим треском...
Задачей Сократа
всю дорогу было
не выяснить
верное определение,
а посрамить
того, кто считал,
что знает больше,
чем знал. Истинная
мудрость, согласно
Сократу, содержится
не в объеме
собранных
фактов, а в осознании
пределов чьего-либо
знания.
В более поздних
диалогах Платон,
что характерно,
взялся за метафизику
и писал тома
о диких, небесных
мирах, населенных
идеальными
лошадьми, живущими
в идеальных
стойлах и едящих
идеальный
овес... но эта
литература
такая же безумная,
как Чарли Мэнсон,
и ее я защищать
не стану. Я лишь
пытаюсь объяснить,
что те трактовки
веганства,
которые мы даем
сами себе, могут
быть втоптаны
в асфальт подобными
критическими
исследователями.
У нас нет той
бульдожьей
хватки, которую
мы себе приписываем.