Да он и не мог явиться на пир в красных сапогах, поскольку пропил их накануне.
Индрик несся все быстрее. Из–под сапог летели искры – сталь на подковках была отменная. Дышать из–за дыма и каменной пыли было невозможно. Богатырь чихал и плакал, все крепче цепляясь за хвост.
– А и славненький же хвостик, жиловатенький, – приговаривал он на всякий случай сквозь кашель переделанное на скорую руку заклинание. – Не износится наш хвостик, не истреплется…
(Он едва успевал замечать, что мимо них пролетают какие–то другие ходы и пещеры, а в некоторых даже виднеются вроде человеческие фигуры. Фигуры махали руками, то ли угрожая герою, то ли приветствуя беспримерное его деяние.)
Тут огонь добрался до какого–то уж такого чувствительного Индрикова места, что зверь прибавил ходу, подковки и подошвы под Жихарем сгорели, черед был за ступнями богатыря, но внезапно все кончилось, и Жихарь со всего маху врезался в пылающую тушу. От удара он отлетел назад, хлопая опаленными ресницами.
– Приехали, – только и молвил герой, выпуская из рук разом обмякший хвост.
– До сих пор я только лошадей загонял…
Печально догорели последние завитки шерсти, и Жихарь оказался в полной темноте. Да не такой уж полной: между холкой чудовища и потолком была скудная полоска света. Жихарь по хвосту, как по веревке, поднялся на спину. Индрик был еще теплый, но подозрительно быстро остывал.
«Рыло высунул наружу, каменеет, скотина!» – сообразил герой. На раздумья времени не было. Он спрыгнул на пол и что было сил уперся левым плечом в копченый зад Индрика. Упираясь, он поминал Белбога, Мироеда, Проппа и хитроумного Дыр–Танана. С ними и толкать было сподручнее. «Окаменеет весь, тогда совсем с места не сдвину!» – страшился Жихарь, а как подумал о том, что придется возвращаться по этому бесконечному ходу, то и дело натыкаясь во мраке на всяческую нежить, то нашел у себя ровно столько силы, что сумел протолкнуть тяжелевшую с каждым мигом тушу на два шага. Потом посмотрел вверх и успокоился: «Живот поджать – пролезу!»
Правда, пролез, только мешок пришлось снять и тащить за собой. И хорошо, что протискивался с трудом, а то бы с разгона вылетел и свалился прямо в реку: по вековечной привычке Индрик–зверь вылез на белый свет как раз посередине речного обрыва. Окаменевшая шерсть ломалась под пальцами. Голова Индрика была вывернута и смотрела в небо. Громадные полукруглые бивни, числом четыре, иступились, истерлись о гранит. Вот как, значит, он под землей ходит: вращает башкой, словно шея у него без костей, а бивни выгрызают дорогу в земле и камне…