— Но закуски-то ноль, — глянув на Сафвата, ответил Полещук. — Вот коньяк, это можно и так. Шоколад-то хоть есть?
— Обижаешь, азизи. Мы и в Европах, между прочим, бывали. Вот тебе и шоколад, черный из «Гроппи» …[64] А я выпью «Джонни Уокер» с содовой. Жаль лед внизу, не хочется спускаться… Обойдемся, а, лейтенант?
— Обойдемся, — согласился Полещук.
Устроились комфортно, разлили напитки по стаканам, каждый свой. Сафват приоткрыл деревянные ставни с жалюзи, с темной улицы дохнуло некоторой прохладой.
— Как себя чувствуешь, Искяндер?
— В целом нормально. Спасибо тебе. Немного в голове шумит, да нога побаливает, когда наступаешь…
— Ну и хорошо. Легко отделался. Давай, выпьем!
После того как выпили, налили и добавили, Сафват, скрутив сигаретку с гашишем («травку» Полещуку предлагать не стал, зная, что все равно тот откажется) и пару раз затянувшись, ударился в свои откровения:
— Самое приятное для меня время после израильского плена, о котором я тебе рассказывал, было на курсах «Выстрел». Представляешь, Искяндер, войны нет, никаких проблем, удивительно вкусная сметана (слово «сметана» он произнес по-русски) и крепкая русская водка…
— Обожди, Сафват, — перебил комбата Полещук. — Ты что, в Солнечногорске учился?
— Ну, да. А что?
— Да я же там школу закончил, а отец мой до сих пор на «Выстреле» преподавателем работает.
— Правда? — удивился Сафват. — Преподавателем чего?
— Тактики и оперативного искусства.
— Надо же, — Сафват провел рукой по голове. — А зовут отца как?
— Фамилия такая же — Полещук, а имя — Николай. Полковник.
Сафват задумался. Потом взял бутылку виски, плеснул в свой стакан и изучающе посмотрел на лицо Полещука.
— Не помню. Наверное, он в другой группе преподавал. — Комбат задымил сигаретой и сказал:
— Давай выпьем за Солнечный город, за «Выстрел», за холодную, но прекрасную Россию.
Сафват чокнулся с Полещуком, опрокинул виски (забыв разбавить содовой) и глаза его опять затуманились воспоминаниями. Полещук хлебнул коньяка «Хеннеси», потянулся за пачкой сигарет.
— Кстати о Солнечногорске, — сворачивая свою цигарку, сказал Сафват. — У меня там женщина была, Олья, Ольга. Муна хорошая жена, но, может быть, ты заметил, Искяндер, у нас с ней не все нормально. Я тебе, кажется, говорил… Но, сам понимаешь, арабская семья, дочка… Так получилось. А Ольга — это настоящее чувство… Я ей писал, устал писать… И ни одного ответа. Не знаю, что случилось…
Полещук, конечно, знал, что случиться там ничего не могло, просто переписка иностранца с советской женщиной была однозначно бессмысленной. Вряд ли до Ольги доходили письма Сафвата, а его — тем более. Такова, к сожалению, жесткая советская система. Это знал Полещук, но Сафвату не сказал ничего. А что было говорить, глядя на египетского подполковника, мучавшегося воспоминаниями. Лучше промолчать, что Полещук и сделал. Оба выпили и молча закурили. Полещук подумал, что Сафват догадался о невозможности письменного контакта с Ольгой, но…