— Слушаю, бабушка…
А сидящий против нас подпоручик Морозов подбрасывал на коленях девочку и, забавно тряся бородою, лаял, как дворовый ленивый пес.
Дергая его за бороду, девочка смеялась.
Когда к вечеру мы возвращались домой, Морозов на краю колонии вдруг остановился.
— Смотри! Вот он, старик-то наш… Вот где он пропадает!..
На чисто выметенном дворе небольшого домика подпоручик Басов колол дрова. Гимнастерку он скинул. Фуражки на нем также не было. Над головой то и дело взлетал топор.
На пороге домика сидел бритый старик-немец. Немец курил трубку. Какая-то женщина погоняла хворостинкой тощих гусей.
— Не будем нарушать идиллии!.. И мы пошли дальше.
В степи около Мальца за пасущимися конями колонистов гнались донцы. Четыре лошади были уже пойманы. Их держал коновод. Верхом на крутоногом белом коне на дороге стоял казацкий полковник.
— Скоро наступать будем! — сказал мне подпоручик Морозов. — Донцов на коней сажают!.. Идем.
— Фельдшер Дышло у вас? — как-то вечером вбежал к нам во двор поручик Злобин. — Черт возьми… Фельдшер Дышло!.. Фельдшер…
Через минуту, размахивая тяжелой медицинской сумкой, фельдшер Дышло уже бежал через поле.
Мы вскочили и побежали за ним.
…Ефрейтор Подольская стояла на четвереньках посреди офицерской халупы пятой роты. Она колотила по полу ногами и дико кричала, брызжа на руки слюною. Груди под ее гимнастеркой колыхались. Гимнастерка была также в слюне.
— Сулема, — сказал спокойно фельдшер. — Известное дело — сулема! — И, выпрямившись, он стал озираться вокруг себя. В халупе был невероятный беспорядок. Лишь плита была прибрана. На плите стояла кастрюля с молоком. Над кастрюлей вздымался пар.
— Ловко баба устроила!
Фельдшер Дышло подошел к печке.
— Ах ты, ахтерша ты, мать твою в порошок! И рассчитала-то вовремя!.. Смотри, ки-пи-ит! А ну, господа… — Он поднял кастрюлю. — Спасай ее по ее же рецепту! Гады!..
В тот же день, когда солнце опускалось за степь и подпоручик Басов возвращался из колонии, мы видели, как под руку с поручиком Злобиным ефрейтор Подольская уже вновь отправлялась на сеновал.
Приказом на следующее утро генерал Туркул удалил из полка всех женщин не-сестер, а вечером того же дня, как раз в то же самое время, когда Злобин и Подольская отправлялись на сеновал в последний раз, верстах в четырех от нас, в колонии Гольдреген, застрелилась поручик Старцева, Вера, оставив короткую записку:
«Не могу перенесть обиды, первой со времен Румынского похода. Поручик Старцева».
…Ни газет, ни слухов.
— Завтра будет ясная погода…
— Хорошо бы борщ заказать, поручик Науменко!.. Зевок.