— И всегда любила, — добавила Джина, смахивая со щеки непрошеную слезинку. — Только не нужно ничего говорить.— Она коротко улыбнулась, но ее нижняя губа дрожала.
Он поднялся и начал обходить стол, понимая, что должен что-то сделать. Но Джина жестом остановила его и слегка подалась назад.
— Не надо... не надо быть милым. — Ее короткий смех прозвучал как разбитое стекло. — Это ни
к чему. Но ты должен знать: здесь я не останусь. Я уезжаю. Завтра.
— Уезжаешь? Куда? Зачем?
— В Колорадо. На некоторое время я остановлюсь у брата, пока не найду себе какое-нибудь другое место. — Она отступала к двери, не спуская с него глаз, словно боясь, что он может удержать ее. — Я не могу остаться здесь, Адам. Не могу растить своего ребенка рядом с отцом, которому он не нужен. И не могу быть с тобой, зная, что ты не любишь меня. Мне нужно что-то изменить в своей жизни. Мой ребенок стоит того, чтобы быть счастливым. И я тоже.
— Ты так быстро на меня все это обрушила. Я даже не знаю, что сказать...
— Ничего и не надо. — Ее пальцы сжались вокруг ручки двери. — Тебя это уже не касается. Так что....
Она изменила всю свою жизнь из-за него. Адам чувствовал себя мерзавцем, хотя не мог заставить себя признаться в этом. Она не должна уезжать. Не должна из-за него покидать дом, который успела полюбить.
— Джина, черт возьми...
Она тряхнула головой.
— Все случилось, как и должно было случиться. Так что прощай. Будь здоров.
Она ушла, а Адам остался. Именно так, как он и хотел.
— Ты просто дурак, Адам.
Адам ни разу не поднял глаз, пока Эсперанца подавала ему завтрак, сопровождая это своими нелестными комментариями. Он сидел во главе длинного стола из вишневого дерева — один человек за столом для двенадцати.
Совершенный итог всей его жизни.
Кофе давно остыл, но вряд ли стоило просить сварить свежий. Яичница была жидкой — он ненавидел такую, и Эсперанца хорошо знала это. Бекон подгорел с одной стороны и остался сырым с другой. Тосты можно было смело выкидывать.
Впрочем, сегодняшний завтрак не многим отличался от остальных, с тех пор как уехала Джина.
Но жаловаться было бесполезно. Эсперанца слишком давно жила в этом доме. Если женщина шлепала тебя, когда ты еще был ребенком, едва ли можно надеяться приобрести авторитет в ее глазах теперь.
— Спасибо за завтрак, — сказал Адам, ковыряя вилкой яичницу и гадая, сможет ли он съесть хотя бы кусочек с краю.
Черт возьми, он не говорил Джине, чтобы она уезжала, она уехала по свой воле. Но для Эсперанцы этот факт, казалось, не имел никакого значения.