Юноша, по имени Жердь, читавший до сего времени, по усопшем, вместо псалтыри, «Генриха IV» Шекспира, святотатственно схватил покойника за нос и воскликнул:
— Смотрите! Он все более и более приближается к типу настоящего покойника…
Раздался крик ужаса.
Сидоров, мирно пивший до сих пор в уголку из бутылки пиво, вскочил и со стоном заявил:
— Господа! Мне все кажется вверх ногами.
Им заинтересовались медики, со стороны скорее научной.
— Все, решительно?
— Все. Ей-Богу! Вот смотрю так — и все вверх ногами — и стол, и картины, и комод, и умывальник.
Сидоровым заинтересовались все.
Кто-то сообразил, что если поставить Сидорова на голову, то он увидит все в нормальном виде. Поставили. Ассистенты держали его за ноги, а предложивший опыт суетился подле, спрашивая:
— Ну, что? Легче?
Оказалось легче, но Сидоров стал жаловаться на тяжесть в голове.
Тогда выступил опытный во всех передрягах Финкель.
— О чем тут толковать? Если бедному малому картины, стол, комод и умывальник кажутся вверх ногами, то наше дело, как товарищей его, выручить беднягу: нужно просто все эти предметы перевернуть и переставить вверх ногами, — тогда все станет для него простым и понятным.
За идею ухватились с жаром.
Работа закипела. Некоторые переворачивали вещи, другие срывали картины, вешая их вниз головой, и для крепости вбивали гвозди прямо в центр полотна. Отходили к противоположной стенке и любовались любопытным и странным зрелищем, которое представляла комната.
Финкеля огорчило только то, что умывальник, даже не имея пробоины, дал течь.
Тот, для кого делалась эта титаническая работа, к сожалению, мирно спал…
* * *
На другой день к нам в комнату опять вошел хозяин вчерашней пирушки. Платье его потускнело, фуражка была смята, и глаза намечались так слабо, что, не будь на лице бровей, так бы и невозможно было определить их местоположение.
Он, по-давешнему, переложил фуражку под мышку и, стукнув каблуком о каблук, сказал:
— Не мог ли бы я надеяться на согласие ваше откушать нынче вечером у меня на новоселье.
От изумления Финкель чуть не проглотил папиросу, которую курил.
— Старик! Да ведь мы вчера уже, тово…
Гость подмигнул с выражением закоренелой наглости, которая появилась на его кротком лице со вчерашнего дня.
— Хватились! Старая дура еще сегодня утром мне отказала. Сегодня вечером я буду праздновать новоселье на другой квартире…
Монументов чувствовал себя таким веселым, жизнерадостным, что еле удерживался от желания пуститься в пляс без всякой музыки, как козленок.
Сейчас только он сказал барышне в голубом платье, что любит ее, и она ему сказала, что любит его, а оба вместе они решили, что им нет никакого основания не быть счастливыми и поэтому, где-то за портьерой, в двух шагах от танцующих, даже поцеловались.