— Вот, вот!... — кивнул Федотов. — Вам не приходило в голову, что граф более прозорлив, чем вы, и знает вас более вас самих?
— Но не обо мне же речь.
— Напротив. О вас...
— Тогда объясните. Я не понимаю.
— Извольте... Мне по долгу службы приходится каждодневно сталкиваться со многими человеческими типами да к тому же в разных — и в самых тяжелых — обстоятельствах. Смерть, знаете, болезни... и все, что с этим сопряжено... — Федотов снял очки и принялся тщательно протирать их платочком; засохшие капельки крови он соскабливал со стекол ногтем. — И натура человеческая для меня, старого лекаря, не сокрыта за семью печатями, как, быть может, сокрыта для любого смертного. Посему могу сказать с полным знанием предмета, что вы, любезный друг мой Палон Данилыч, человек весьма нервического склада... так сказать, импульсивный... Вы — талантливый, спору нет. Однако талант и другие лучшие качества таких людей, как вы, и зиждятся на этой самой нервичности. Вы очень впечатлительная и чересчур открытая натура — позвольте уж так выразиться... Имею в виду: можно ли быть открытым чересчур?.. Ваши настроения, ваши тончайшие веяния души — вот они! все на лице... И графу, должно быть, неплохо были известны особенности вашей лирической натуры. Он имел возможность где-то вас наблюдать; делал выводы, помечал себе на манжетах — в трудный момент знание пригодилось... И я не могу ему возразить: высоких свойств поэт, человек горячего трепетного сердца не может быть дипломатом, не может быть военачальником, не может быть царедворцем, как, впрочем, и не сможет быть карточным шулером; лицо, так ясно отражающее душу, всегда с головой выдаст его... Полагаю, что только поэтому граф не удостоил вас честью быть хранителем тайны Милодоры. Он имел основания думать, что вы способны выдать ее своим поведением, каким-нибудь поступком, могущим показаться публике неестественным... А публика, знаете, не вся поголовно настроена с сочувствием.
— А вы! — укорил Аполлон. — Как же вы, называясь другом, могли молчать?
Федотов мягко устало улыбнулся:
— Вот видите: опять в вас заговорило сердце. Хотя разум ваш — я уверен — совершенно согласен с тем, о чем я говорил только что, — удовлетворившись молчанием Аполлона, Федотов продолжил: — Но я подозреваю, дорогой мой друг, — он сделал нажим на последнее слово, — что у графа были еще основания держать вас в неведении по отношению к сути происходящего. Не исключаю, что он хотел проверить вас — насколько сильны ваши чувства к Милодоре. Ни для кого не секрет, граф неравнодушен к ней. Он ее как бы опекает... и одновременно мучится ревностью... — доктор вздохнул и, надев очки, с искренним сочувствием посмотрел Аполлону в глаза. — Как бы там ни было, уважаемый Палон Данилыч, извините нас с Мишей. Поверьте: нам все это время тоже было нелегко.