А потом вдруг распахнулись какие-то двери, и сияющее великолепие ошарашило их до глубины души. Среди драгоценного мерцания на встречу им вышагивали горделивые птицы с огромными переливающимися хвостами.
- Павлины, - тихо прошелестел их проводник и мгновенно ткнулся в пол лысой головой. Шиш и Любомудр сочли за благо последовать его примеру.
Неизвестно откуда зазвучала музыка, и с потолка стали опускаться два золоченых трона. В них словно статуи сидели базилевс с женой. Золото и драгоценные камни сверкали на их багряных одеждах яростным вызывающим блеском. От всеобщего сияния и мерцания голова у Любомудра пошла кругом. Он не помнил, что и как переводил, и пришел в себя только в гостинице.
- Вот и все, - подытожил усталый Шиш, - располагаясь ко сну. - Теперь о приданном договориться и домой.
- А как же царевна?
- Чудак ты, и она с нами поедет. Возвращаться-то с комфортом будем, на евонной царственности посудине.
Дело сладилось на удивление быстро. Как и предсказывал дядька, скоро они уже сопровождали невесту в плавании.
- Чтой-то она вся в красном? - удивлялся писарь. - У нас ладушки-молодушки в белое рядятся.
- А ей так по чину положено, - лениво отмахнулся его приятель. - Слыхал, как ее кличут? Порфирогенита, Багрянорожденная то исть. Они в энтих красных тряпках и рождаются и помирают.
- Бледновата только девица-то, чистый мел, - продолжал оценивать невесту Любомудр.
Несмеяна в это время стояла на носу корабля в сопровождении свиты из мамушек-нянюшек, прислужниц и евнухов. Ее огромные неподвижные глаза были устремлены на морские волны. Маленькое мраморное личико поражало полным отсутствием каких-либо чувств.
- Благородная она, стало быть, надо так, - сплюнул Шиш за борт и неожиданно разозлился. - Вот прицепился, как репей к собачьему хвосту, право слово! Что дали, то и везем! Тебе что ли на энтой лахудре жениться?
Ошарашенный писарь молча покрутил головой.
-Вот и молчи в тряпочку. Тоже мне, ценитель, блин, нашелся!
* * *
- Навестил бы ты его, отче. Нешто трудно тебе?
- Нет, Шиш, и не проси, не пойду, - отозвался Порфирий, настоятель монастыря, старый знакомец Ольгерда.
- Все никак не забудешь ему пурпурного древа? - укоряюще вопрошал его Шиш.
- Не пурпурного древа, а жадности неимоверной не могу простить я твоему князю, - отрезал монах.
- Худо ему сейчас, очень худо, отче, - продолжал уговаривать Порфирия дядька. - С лица весь сошел, да не это главное. Раньше-то, помнишь: и то ему надо, и другое, и третье, а сейчас ни до чего дела нету. Как оженился, так ровно сглазили его. Смурной весь стал, молчаливый, ровно неживой .