— Отдай, — Зурский сделал угрожающий шаг вперёд, и группник, поспешно кивнув, вытащил из разгрузки навигационный прибор, а капитан, от негодования шипя себе под нос матерные ругательства, вернулся в строй.
Шли долго. В горах расстояния могут тянуться во времени до бесконечности, а из-за тупости Шахмедзянова, группе, сделавшей крюк и оказавшись в стороне от нужной развилки, пришлось идти лишних полквадрата. Да и местность на выбранном пути оказалась препаршивой, густо поросшей молодой порослью и кустарником, по большей части орешником и диким шиповником с редкими вкраплениями то ли бузины, то ли ещё какой местной мути. Каждый час останавливались и выходили на связь. Но связи не было. Появлялась она только тогда, когда выбирались на очередную хребтину. В нужный район и вовсе выползли только к вечеру, уставшие, изодранные острыми шипами и донельзя злые. Безмерно хотелось пить. Шатающийся от усталости Шахмедзянов остановил группу и отдал приказ на забазирование. Зурский хотел было приказать продолжать движение, но посмотрев на осунувшиеся лица бойцов, на маленькую, по-мальчишески щуплую фигурку Шахмедзянова, безнадёжно махнул рукой. Ни о каком продолжении поиска не могло быть и речи. Решив, что место для забазирования тире ночной засады выбрано на удивление удачно, он предоставил возможность расставлять фишки старшине Ермолову. А сам, приглядев себе местечко поудобнее, направил свои стопы в сторону этого местечка, в надежде отрешившись от всего как следует выспаться. Пока заместитель командира роты снимал рюкзак, выбирал ветки с площадки, где намеревался сделать себе лежанку и расстилал коврик, со всех сторон уже стало доноситься позвякивание, постукивание и откровенное чавканье проголодавшихся за многочасовой переход бойцов. Ноздри уловили столь знакомый и столь же отвратительный запах армейского разогревателя.
«Незаметность, блин», — Зурский мысленно выругался, — придём с Б/З — неделю на брюхе будут ползать, но настоящих разведчиков-спецназовцев я из них сделаю». Больше слов не было, их не хватало даже на то, чтобы материться. Он сел, вперил задумчивый взгляд в серо-тёмный ствол стоявшего напротив бука и застыл в неподвижности. Но минуту спустя от творившейся повсюду кутерьмы в его желудке произошло некое шевеленье и рука непроизвольно потянулась к расстегнутому кармашку рюкзака, в котором лежали галеты и две банки тушенки. Повертев в пальцах одну из банок, Зурский поморщился и бросил её обратно. Есть не хотелось. Но после непродолжительного раздумья он все же вытащил пачку галет, собрал газовую горелку и, нацедив в металлическую кружку воды из притороченной к поясу флаги, вскипятил немного чайку.