Когда Мессинг втиснулся в наш ряд, меня охватил страх. Он остановился около нас, потом резко подался назад и захрипел Суровцеву: «Приказывайте! Приказывайте!»
Потом опять двинулся вперед, схватил за руку моего отца и потащил его на сцену. Одной рукой Мессинг держал отца, другую его руку сжимал Суровцев. Мессинг порывисто бежал к сцене. Отец и Суровцев с трудом поспевали за ним. На сцене Мессинг отпустил отца. Мгновение постоял, наклонив голову, опять словно бы прислушиваясь к себе, потом протянул руку к портфелю, сказав: «Разрешите». И, не дожидаясь ответа, раскрыл портфель, достал ручку, бросил ее на стол и в изнеможении опустился на стул.
Несмотря на то что у нас на глазах он совершил почти что чудо, мне было почему-то жаль его.
— В самом деле жалко, — сказал Семен Неверов, — с таким даром — и выступать на эстраде…
— Вот в войну бы, — мечтательно сказал Никита Пронин, — разгадывать мысли врагов.
— Не выйдет! — высунула ему язык Наталья. — Надо внушать, приказывать… Слышал, как рассказывал Николай Михайлович? Где ты такого идиота-врага найдешь?
Пронину не хотелось сдаваться. Но все же пришлось замолчать.
— Дар особый, — сказал Николай Михайлович. — И тут особый дар, — показал он глазами на газету. — Здесь нет мистики. Просто наука еще многого не знает.
Стоять, видно, этой зиме суровой и снежной. Бело до боли в глазах в лесу, где чернеет старая баня. Белый пуховый шлем украсил ее безобразную от времени голову. Покосившиеся бока подпирают искрящиеся на солнце сугробы, которые кажутся не белыми, а многоцветными. И так хочется поваляться в них, так манят они своим мягким уютом.
Вокруг баньки хороводы подлеска. Деревца под мохнатыми снежными шапками напоминают то грибы на толстых ножках, то присевших зайцев, а то и человеческие фигуры можно угадать в причудливых снежных скульптурах.
За подлеском стеной встает тайга. Ох и хороша же она в зимние дни — пронизанная ярким солнцем, утонувшая в морозном тумане, разукрашенная искрящимся куржаком!
Здесь когда-то был выселок, а теперь остались только следы его: поскотина, фундамент дома да вот эта старая, покосившаяся баня… Ученики восьмого «А» облюбовали ее для своих вечеров и назвали «Избой раздумий».
Ребята поставили в бане железную печь, смастерили у стен деревянные лавки. Кто-то принес журнальный столик, с которого «ради общего стиля» соскребли полировку. В окна вставили слюду. Лаля Кедрина принесла два старинных подсвечника со свечами.
В этот вечер на лыжах пришли в «Избу раздумий» все до одного. Торжественно расселись по лавкам. Зажгли свечи и затаив дыхание стали слушать Николая Михайловича.