Эти приказы вместе с «законами о заложниках» других командующих составили декрет фюрера «Nacht und Nebel» – «Мрак и туман», который подписывал я сам, куда входили также все другие жестокие приказы 1942 г., предназначенные для того, чтобы превзойти врага в их самом дегенеративном методе ведения войны, всю жестокость и эффективность которой можно было оценить по достоинству только в моем кабинете, куда стекались все эти отчеты. Целью этих приказов было без прикрас показать всем немецким офицерам, которые были воспитаны в воображаемом мире «рыцарской» войны, что, столкнувшись с такими методами, выживет только тот, кто не побрезгует прибегнуть к самым безжалостным репрессиям в ситуации, когда «беззаконная война теней» стала бесчестно использовать преступление, чтобы запугивать оккупационные власти и терроризировать все население страны. Эти методы секретной службы Британии были слишком чужды для нас, немцев, и для нашего менталитета, что служит оправданием такого предупреждения нашим людям; но правильно ли было убеждать их в том лозунгом: «Терроризм можно победить только терроризмом», может быть, и правы те, кто теперь, при взгляде назад, оспаривает это. Пока любой добропорядочный немец учует запах дыма, его дом уже будет объят пламенем...
В начале июня 1941 г., после моего возвращения в Берлин, я застал у нас дома Ганса Георга. Его раненое бедро уже полностью зажило, но из-за многочисленных операций мускулы и сухожилия причиняли ему при ходьбе ужасные страдания. Поэтому в итоге я разрешил ему перевестись из Хальберштадского полка в 29-й самоходный артиллерийский полк, который входил в 29-ю (самоходную) дивизию. Он всегда мечтал об этом, служа в моторизованной части, с новой боевой кавалерией. Сияя от счастья, он вновь покинул дом для нового полка. Когда он попрощался с матерью и сестрами, которые, как и он, не знали о том, что ждало его в будущем, я проводил его до двери и с тяжелым сердцем простился с ним. Я сказал ему: «Да пребудет с тобой Господь! Будь храбрым, но не делай глупостей и опрометчивых поступков, пока ты не должен будешь это сделать». Он, скорее всего, не понял меня, но быстро обнял меня и, счастливый, пошел по тропинке со своим чемоданом, винтовкой и обмундированием. Когда я вернулся в гостиную, жена сказала мне: «Ты вел себя с ним совсем по-другому и так серьезно! Что случилось?» Мне конечно же не удалось обмануть тонкое чутье матери. Я уклонился от прямого ответа, пробормотав, что предупредил его о том, чтобы он был осторожен со своей ногой.
Тяжелейший удар обрушился на нас, уже 18 июля мы получили известие, что он умер в полевом госпитале от тяжелого ранения, полученного днем ранее во время воздушного налета русских. Моя жена с остальной семьей была в это время в Хельмшероде: кто должен был сказать ей, что ее любимый сын, тот, о котором она так часто беспокоилась, был теперь похоронен в чужой земле, под Смоленском? С этой печальной миссией я отправил в Хельмшерод профессора Ниссена [семейного врача], поскольку я опасался, как моя жена, с ее чувствительным сердцем, воспримет эту новость. Тогда я впервые узнал, какими храбрыми бывают сердца жен и матерей.