Бездействие Гитлера на этой стадии войны было особенно досадно, потому что данные показывают, что в первые десять дней февраля русские находились в самом уязвимом положении. Развитие успеха Жукова в прорыве на Варте велось слишком малочисленными силами, и русские достигли Одера благодаря полному развалу обороны, а не своему усилию. На бумаге Жуков располагал четырьмя отдельными танковыми бригадами, но реальная численность[127] не превышала двух – около 600 танков, из которых большинство, вероятно, нуждалось в неотложном обслуживании и ремонте.
На левом фланге Жукова находился Конев, продвинувшийся не так глубоко и встречавший менее упорное сопротивление, но имевший большую численность. Он быстро подошел вплотную к верхнему Одеру по всей его длине с танками 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко и пехотой (52-я армия Коротеева). Но даже там русские не могли замкнуть кольцо окружения 1-й танковой и 17-й армий. Оба этих соединения были отрезаны от Харпе в районе Катовиц, но им удалось с боями проложить себе путь на юг и ускользнуть через Карпаты в последние дни января. Генералу Рыбалко также не удалось ликвидировать все немецкие плацдармы на восточном берегу Одера. Бреслау так и остался костью в горле у Конева, как и Глогау у Жукова[128].
Еще 23 января Конев приказал Рыбалко держать оборону вдоль оси Лигниц – Бунцлау и повернуть массу своих танков назад в юго-восточном направлении, чтобы ликвидировать немецкие силы, группировавшиеся, как считали, вдоль левого берега Одера. Та же самая обеспокоенность флангами заметна в приказах Рокоссовскому и Черняховскому очистить Восточную Пруссию. Для этой цели было выделено не менее пяти мотострелковых армий, действиями которых координировал Василевский как личный представитель Ставки, тогда как у Жукова и Конева было всего только четыре армии. Удобство коммуникаций тоже сыграло свою роль, потому что было гораздо проще направлять медленно двигавшуюся пехоту на север, чем прямо на запад через опустошенные территории Польши и Померании. Но не было и сомнений в том, что эти диспозиции стали результатом политики, задуманной Ставкой до начала наступления, которой она продолжала держаться, несмотря на полученный опыт и, вероятно, вопреки рекомендациям боевых командиров.
Та же осторожность, которая понуждала Сталина даже в самое тяжелое время сохранять в своих руках резерв из 10–20 дивизий, теперь заставляла его действовать с особой осмотрительностью. Вероятно, этому способствовали три фактора. Во-первых, само упорство сопротивления немцев в Курляндии и Венгрии могло служить признаком какого-то зловещего хитрого плана, в существование которого было куда легче поверить, чем поверить правде – безумной, отчаянной иррациональности, не нуждавшейся ни в каких планах. (Должно быть, в Ставке было много людей, помнивших свою радость осенью 1942 года оттого, что немцы принялись разрежать свою линию перед армиями Голикова и Ватутина под Воронежем.) Во-вторых, советские армии уже дважды были застигнуты врасплох, будучи чрезмерно растянутыми. Им сильно досталось от Хоссбаха в Восточной Пруссии в октябре 1944 года, и еще более серьезное поражение они понесли во время контрнаступления Манштейна в феврале 1943 года, когда немцы вновь овладели Харьковом. Причиной обеих неудач стали самонадеянность и отставание снабжения. Их стратегическое значение было непомерно преувеличено, что вызвало какой-то «комплекс неполноценности», заставлявший Ставку переоценивать возможности немцев вплоть до самого конца войны. В-третьих, в расчетах русских присутствовал политический элемент. Они считали, что, если им придется потерпеть даже небольшой отпор – например, снова отойти на территорию Польши, – их влияние за столом мирных переговоров может сильно пострадать. Западные союзники еще не начали свое наступление. Если бы русским удалось закрепиться на Одере, менее чем в 40 милях от Берлина, они могли бы позволить себе ждать, пока их соперники не пересекут Рейн, и только тогда сделать последний рывок. Проявленная немцами в Арденнском наступлении сила удивила Ставку меньше, чем Верховное командование союзных экспедиционных сил, и подтвердила их мнение, что отныне Восточный и Западный фронты должны оказывать согласованное давление.