Такой ход мыслей, результатом которого стало намеренное уменьшение сил на верхушке русского выступа, был на руку Гудериану. Или, чтобы быть точнее, в пользу его надежд самому провести операцию. Ибо цели Гудериана были четко ограничены. Ударить по клину Жукова, сделать предупреждающий жест, выиграв не столько территорию, сколько время – может быть, месяца два, и за это время Восточный фронт может быть перегруппирован, а западные союзники «могут одуматься». Вот чего он пытался достигнуть.
На первой неделе февраля средства достижения этого плана практически находились в руках Гудериана. Еще две слабые танковые дивизии были отведены с Западного фронта и сосредоточены в учебном городке в Крампнице. Там их оснастили достаточным количеством «тигров» и даже несколькими «истребителями танков», что позволило придать по дополнительной роте каждому батальону. Таким образом, каждая дивизия состояла теперь из четырех рот «пантер» и двух – «тигров», кроме большого количества самоходной артиллерии, приданной гренадерскому батальону. Далее, дивизии СС из 6-й армии Зеппа Дитриха еще не были назначены окончательно в Венгерский сектор и находились на отдыхе в Бонне и Витлихе (район Трабен-Трарбаха).
Считал ли Гудериан, что он сможет преодолеть сопротивление Гитлера и уговорит его отдать ему армию Зеппа Дитриха, или он желал усилить свои резервы за счет самого очевидного источника, но он начал возвращаться к своему больному месту – бессмысленной и дорого обходившейся оккупации Курляндии. Новая буйная сцена произошла 8 февраля, как обычно, на вечернем совещании у фюрера.
По словам Гудериана, он сказал Гитлеру следующее: «Поверьте моим словам, что это не ослиное упрямство с моей стороны, которое заставляет меня продолжать настаивать на эвакуации Курляндии. Я не вижу никакого другого способа, остающегося у нас для накопления резервов, а без резервов мы не можем и надеяться защитить столицу. Уверяю вас, что я действую исключительно в интересах Германии».
На что Гитлер, «дергаясь всей левой стороной тела», вскочил на ноги и закричал: «Как вы смеете так говорить со мной? Вы думаете, я не сражаюсь за Германию? Вся моя жизнь – это долгая борьба за Германию».
Он все еще продолжал вопить на своего начальника штаба с такой «необычной яростью», что Герингу пришлось развести их, что он и сделал, взяв под руку Гудериана и уведя его в соседнюю комнату, где он дал ему чашку черного кофе. Пока они сидели там при открытых дверях, Гудериан увидел в коридоре Дёница и позвал его. У гросс-адмирала были свои причины не поощрять эвакуацию Курляндии, но Гудериану удалось выжать из него признание, что место на кораблях имеется. Однако Дёниц стал уверять, что тяжелую технику придется бросить на берегу (прекрасно зная, что Гитлер никогда не позволит этого сделать). Пока они таким образом спорили, Гитлер, остававшийся в конференцзале с Йодлем, Геббельсом и двумя адъютантами СС, услышал голос Геринга в соседней комнате и крикнул, что хочет опять собрать всех в зале. Они пошли обратно (надо думать, без особого желания), так как было видно, что дурное настроение фюрера не улеглось. Так оно и было, потому что стоило только Гудериану возобновить разговор о предлагаемой эвакуации, как у Гитлера начался новый приступ бешенства: «…он стоял передо мной, размахивая кулаками, так что мой добрый начальник штаба, Томале, вынужден был взять меня за полу мундира и оттащить назад, чтобы я не стал жертвой физического оскорбления».