— Нет, до субботы свободна. А что?
Я потираю ладонями плечи — задувающий в окно ветерок довольно прохладен; волоски на руках встают дыбом, ноги покрываются гусиной кожей. Вот и осень подступила...
— Нам надо встретиться завтра. Я... я кое-что тебе покажу.
Алекс вновь поворачивается ко мне лицом, и что это за лицо! Дикое, взбудораженное, глаза темны до черноты. Таким я никогда его не видела. Невольно отшатываюсь.
— Как! Ты мне ещё не всё показал? — Я неуклюже пытаюсь шутить, но вместо смеха из моего горла вырывается всхлип. «Ты пугаешь меня! — хочется мне сказать. — Мне страшно!» — Это что-то интересное? Хоть намекни, а?
Алекс глубоко вдыхает, но ничего не говорит. Я уже начинаю думать, что он оставит мой вопрос без ответа.
Но он наконец произносит:
— Лина, я думаю, твоя мать жива.
СВОБОДА — В СМИРЕНИИ; ПОКОЙ — В УЕДИНЕНИИ; СЧАСТЬЕ — В ОТРЕЧЕНИИ
— Слова, высеченные над входом в Склепы
Когда я была в четвёртом классе, нас повели на экскурсию в Склепы. Каждый младший школьник в обязательном порядке должен хотя бы раз посетить Склепы; таков один из пунктов правительственной программы борьбы с диссидентством и воспитания законопослушных граждан.
Единственное, что я вынесла из этой экскурсии — чувство бесконечного ужаса. Ещё смутно помнятся пронизывающий холод, потёки сырости и пятна плесени на почерневших бетонных стенах, тяжёлые, напичканные электроникой двери. Честно говоря, я думаю, что приложила все усилия, чтобы избавиться от неприятных воспоминаний. Вся цель этого увеселения для младших школьников состоит в том, чтобы запугать, травмировать их психику до такой степени, чтобы они потом всю жизнь ходили по струнке. Ну что ж, что касается нанесения травм, тут нашему правительству, похоже, нет равных.
Но что мне запомнилось очень хорошо — то, как я потом вышла в чудесный весенний день, под ясные солнечные лучи с непередаваемым чувством огромного облегчения. К нему примешивалась озадаченность, поскольку, как выяснилось, чтобы выйти из Склепов, нам, по сути, пришлось спуститься на первый этаж, пройдя несколько лестничных маршей! Всё время, пока мы путешествовали по внутренностям тюрьмы, даже когда взбирались по ступенькам, меня не покидало чувство, что мы где-то под землёй, закопались по крайней мере на несколько этажей вглубь. Там было так темно и тесно, стояло такое зловоние, что возникало чувство, будто тебя заживо похоронили в огромном гробу вместе с другими разлагающимися трупами. Ещё помню: как только мы выскочили на свежий воздух, Лиз Бильман ударилась в слёзы. Стояла и ревела, не обращая внимания на вьющуюся над её плечом бабочку. Мы все остолбенели: Лиз была не из неженок, скорее наоборот — сорви-голова, каких поискать. Не плакала, даже когда сломала на физкультуре лодыжку.