И Рваная Грудь тоже смотрела на Сероглазую, только иначе — с бешеной злобой.
А Сероглазая не смотрела ни на Рваную Грудь, ни на Большелобого. Она смотрела на тучи.
Бешенство клокотало в глотке Рваной Груди, пузырилось на ее губах клочьями желтой пены, и она сплевывала эту пену в Сероглазую вместе с визгливыми выкриками:
— Я говорила тебе! Столько раз говорила, сколько листьев на дереве, сколько травы в лесу! Я говорила: «Не подпускай к себе этого пожирателя жаб!» А ты?! Может, ты глухая?! Или ты больше не понимаешь слова?!
Сероглазая нехотя шевельнула губами:
— Твои слова — да.
— Я научу тебя понимать их снова. — Рваная Грудь будто бы вдруг успокоилась, будто даже ласковость появилась в ее голосе, и это было страшнее, чем яростный вопль. — Научу! Я буду драть твою поганую шкуру, клочок за клочком, до живого мяса, пока не склонишься перед волей Праматери, ты, вонючая падаль! Волчья жратва! Плоскогрудая! Мертвый живот!
Губы Сероглазой скривились еще сильнее, едким презрением сочились ее слова:
— Склонись перед волей Праматери сама. Ты, бывшая в Святилище в Ночь Выбора; ты, своими руками бросавшая гадальные палочки на каменные колени Изначальницы Рода; ты, видевшая все. Большелобый обещан мне!
— Ты получишь его не раньше, чем придет назначенное Праматерью время! — ощерилась Рваная Грудь.
— Долго ждать. Не хочу. — Сероглазая упрямо дернула плечом. — Осень, зима — долго. Хочу теперь, сразу.
А к Большелобому постепенно возвращались силы. Он уже стоял на коленях, тяжело упираясь ладонями в мягкую лесную землю, обильно проросшую побуревшими к осени травами. Шум в голове стих и не глушил более ни гул путающегося в древесных вершинах ветра, ни злые голоса ссорящихся женщин. Что такое говорила Сероглазая? Теперь? Да, если бы не сумела выследить их эта недоеденная рысью старая жаба, все случилось бы уже теперь. Рука Большелобого скользнула за пазуху, нащупала там амулет Вислогрудой Матери с Пробудившимся Животом. Когда-то теперь удастся надеть его на шею Сероглазой? Неужели только весной? Так долго, долго, долго придется ждать…
Нельзя скулить. Надо слушать: снова говорит Сероглазая.
— Не утруждай свой дряхлый язык, — говорит она Рваной Груди. — Я больше не хочу слушать тебя. Теперь я буду слушать только то, что говорит Большелобый. Он сильный и смелый, он кормит и защищает. Он хороший — лучше тебя и всех таких, как ты, умеющих только жрать и злиться, разучившихся даже рожать. Если бы не он, не другие охотники — вы бы все передохли с голоду!
Сероглазая сказала правильное, хорошо сказала. Аж трясется Рваная Грудь, ее мерзостное лицо посинело от ярости. Сумеет ли она придумать слова, которыми можно ответить? Сумела. Отвечает: