На стене вывешен на магнитной планке поражающий полнотой и разнообразием набор ножей, ножичков, секачей, топориков, готовых для использования изобретательным поваром или шлоссером.
— Шамес по имени Ландсман.
— Полицейский? — удивляется Робуа и кривит физиономию, как будто раскусил подсунутую друзьями-шутниками конфету, начиненную горчицей. — А почему без бляхи? Мы бляхи при нем не нашли. Флиглер, была бляха?
— Ни бляхи, ни удостоверения, ничего при нем не было полицейского. Включая пушку.
— Что бляхи нет, это моя заслуга, — сообщает Баронштейн. — Не так ли, детектив?
— Вопросы здесь задаю я, — отзывается Ландсман, пытаясь поудобнее устроиться на схваченных наручниками собственных руках. — Возражения есть?
— Какая разница, есть ли при нем бляха, — ворчит Флиглер. — Здесь ваша еврейская бляха дерьма не стоит.
— Я прошу выбирать выражения, друг Флиглер, — сурово одергивает «нянюшку» Баронштейн. — И, кстати, прошу не в первый раз.
— Слышал, слышал, да с памятью у меня плохо.
Баронштейн строго смотрит на Флиглера. Скрытые железы его мозга выделяют яд, накапливающийся в пазухах, готовый выделиться наружу.
— Друг Флиглер склонялся к идее пристрелить вас и переместить подальше в лесок, — любезно сообщает он Ландсману, не сводя глаз с кармана Флиглера.
— Подальше, подальше в лес, — подтверждает Флиглер. — Зверушкам кушать надо.
— Традиционный курс лечения, доктор? — обращается Ландсман к Робуа, стараясь встретиться с ним взглядом. — Не удивительно, что Мендель Шпильман постарался выбраться отсюда как можно скорее. Прошлой весной. Запамятовали?
Они впились зубами в его слова, сосут их сок, прикидывают калорийность и насыщенность витаминами. Баронштейн выделяет в яд своего взгляда толику упрека в адрес доктора Робуа: «Ты ж его упустил, — шипит этот взгляд, — ты ж его не удержал, этого…»
Баронштейн нависает над Ландсманом, склонившись с табурета, голос угрожающе нежен. Изо рта несет резкой кислятиной. Сырные корки, хлебные корки, осадки кофе…
— А что вы поделываете, друг Ландсман, так далеко от родных пенат?
Баронштейн почему-то выглядит удивленным. Баронштейн возжелал информации. Возможно, думает Ландсман, это единственное желание и волнует душу этого еврея.
— Тот же вопрос я с тем же успехом мог бы адресовать и вам, — парирует Ландсман, прикидывая, насколько возможно, что Баронштейн здесь тоже всего лишь посетитель, чужак в некотором роде. Может, он тоже восстанавливает след Менделя Шпильмана, пытается выяснить, где сын ребе пересекся с убившей его тенью? — Что это за местечко такое, школа-интернат для заблудших вербоверских душ? Кто эти типы? Вы дырочку на ремне пропустили, рабби.