Он смотрит в пол.
– Я уже заплатил! – говорит он упрямо.
– Если я… если вы… Пойдете или нет? – холодно спрашиваю я.
Он выворачивается.
– Вы слышали об азиатском сифилисе? – шепотом спрашиваю я. – Рот, нос, глаза – все съедает? Вы хотите… Впрочем, доктор Бергер хочет поговорить с вами, – сказал я, резко сменив тему. – И тотчас, официально…
Ольферт резко срывается с места.
– Пойдемте, к черту! – огрызается он.
Я иду вперед. Он плетется за мной как собака. Отворяю дверь, подталкиваю его внутрь.
– Он здесь, господин доктор, – говорю я.
Бергер долго смотрит на нас. Губы его дрожат.
– Ложитесь спать, дети… – хрипло говорит он. Больше ни слова.
На четвертые сутки конвойные накрыли лекционную комнату. Один офицер, который опоздал и которого из-за переполненности уже не включили в список, донес из зависти и мести. Я в числе многих стоял во дворе, когда девиц уводили. Казаки шли справа и слева и многозначительно облизывались.
Это были три милые, совсем молоденькие городские девушки, две черноволосые, нежные и похожие на кошечек, третья ширококостная, полная блондинка. Их лица, несмотря на пудру, были мертвенно-бледны. В глазах замер смертельный страх.
– Им конец, – сухо сказал Виндт. – Вереникин отдаст их роте охраны, слышал я, а там 600 человек. Они в наказание смогут делать с ними, что захотят. В общем, страшно, да? – Он некоторое время молчит. – Но если правильно подумать: ведь это было достаточно дорого… А крупный гешефт – всегда большой риск… Что бы девушки заработали? Тысячи рублей на каждую, скажу я вам. Теперь Вереникин все заберет…
– Такого штрафа было бы достаточно! – сказал Мюллер, «Каменные мостовые». – Но их передадут казакам, из которых две трети – сифилитики… Нет, этот Вереникин был и остается настоящей скотиной!
– Из брюнеток ни одна не выдержит, – деловито констатировал Меркель. – Разве что блондинка…
– Нет, я этого не понимаю! – сказал Зейдлиц на следующее утро. На его лице презрительное выражение, которое я уже у него видел. – Шли один за другим… Неужели у них уже нет женщин? Да, если бы еще полгода спокойствия… Нет, иногда от мужского в нас меня просто трясет… И эта вечная сексуальность вызывает во мне отвращение!
– О, во мне тоже! – восклицает Ольферт. – Но что вы хотите? Это стало проблемой всех военнопленных!
– И все же было только трое из нашей комнаты, Зейдлиц, – перебиваю я. – Трое из двадцати – это низкий процент. И все остальные думают как мы…
– Только трое? – спросил Зейдлиц. – Действительно, только трое?
Ольферт берет фуражку и поспешно выходит.
Вчера в мою комнату пришел лейтенант Телеки, маленький, гибкий венгр. Он спросил, может ли поговорить со мной наедине.