У меня вдруг слезы навернулись на глаза. Я чуть не поцеловал его руку.
Ах, ведь мы все просто несчастны, смертельно несчастны – и ничего более…
Крах в Германии! Не сошел ли я с ума? У меня начинаются видения? Во дворе без шинели и шапки стоит кадровый обер-лейтенант. Он надел все ордена, бьет себя в грудь, отчего они звенят, и безостановочно кричит:
– Все напрасно… все напрасно… все напрасно…
Это правда. Но я не в состоянии это записать. Я не смог бы увидеть этого написанным черным по белому. Вот только Вереникин не лгал. Нам непременно нужно было вернуться, еще летом. Зальтин пришел от аптекаря, у которого газеты.
– Это правда, фенрих, – сказал он. – Но нас победили не солдаты! Это были американские эшелоны, шедшие днем и ночью, днем и ночью! Пушки, боеприпасы, оружие, газ… – Он был совершенно сбит с толку и повторил это трижды. Уходя, заплакал.
Русские офицеры торжествуют. «Теперь-то вы свое получили!» – говорят их взгляды, их приветствия. Нам нечего возразить. Мы бродим взад-вперед словно рабы, временное заключение которых превратилось в пожизненное. Кем же мы вернемся домой? Сыновьями обессиленной, побежденной страны? Никогда больше… Мы верили, что самое страшное у нас позади. Только теперь начинается самое ужасное…
Доктор Бергер больше ничего не говорит. Ольферт бродит с мрачным видом. Худое лицо Зейдлица превратилось в маску, скрывающую все. Вольноопределяющийся заплакан. Виндт больше не делает гимнастику. Меркель стал скромным и незаметным. Прошов уже третий день пьян, совершенно тих, не издает ни звука. Споры в углу коммерсантов прекратились. Боже, что с нами происходит?..
Я иду в лагерь для нижних чинов. Но перед этим снимаю фотографию со стены. «Голштпнца», замечательную кобылу, я срываю. Больше она мне не нужна. Я больше никогда уже не поскачу на ремонтной лошади Цирке ль, Цитер, Цофе. Я собираюсь отнести ее Поду. Под крестьянин, ему она может быть нужна. Да и должен же я ему что-то принести, когда я иду к нему.
Мой бывший «разъезд» встречает меня молчанием. Я тихо сажусь около Пода и Жучки.
– Что, парень? – говорит он тихо.
О, он хочет утешить меня, поглядите-ка на этого человека!
– Под, – смотрю на него испытующе.
– Меня нечего успокаивать. Я достаточно сильный. Но вот ты… ты потеряешь больше, чем я. Я вернусь на свое подворье, и все будет как прежде. Наверное, придется работать больше, чем раньше, чтобы выжить, вот и все… Вот так. А вот ты… вы, у которых в жизни еще ничего не было, которые всем пожертвовали, юностью, здоровьем… – Он замолкает. – Вам пришлось поплатиться за других! – грубо говорит он.