— Случилось что у тебя?
Нет, ничего не случилось, оказывается. Просто она заходила к подруге за новыми туфлями, не хотелось ему показываться в старых.
Прошли в полупустой третий класс. Выбрав уголок потемнее, сели, стараясь не смотреть друг на друга, хорошо понимая, куда и зачем они ехали. Но иногда он все же поглядывал на нее, виновато забившуюся в угол, а ока отвечала ему из темноты короткими пугливыми взглядами.
Сошли с парохода у Семигорья.
Места здесь были и в самом деле гористые. Гористые и красивые. Зеленел весь облитый утренним солнцем луговой левый берег, желтели на нем суслоны, поля сжатой ржи. На пологих взгорьях его, под купами темных раскидистых вязов, были уютно разбросаны деревеньки. А по другому, по правому берегу крутою зеленою тучей вставал, клубился меж синей волжской водой и голубым августовским небом густой смешанный лес.
Дорога от пристани разбегалась. Одна шла вправо, к поселку, над которым чертовым пальцем торчала, коптя голубое небо, высокая фабричная труба, другая — налево, в гору, переходила там в узкую тропку и обрывалась, ныряя в сочную зелень высокого берега.
Зорька остановилась, не зная, куда направляться. Алексей показал к зелени, влево. Зорька пошла впереди. Подымаясь за нею в гору, он не переставал украдкой ее разглядывать...
Как же она изменилась! Неужели стройная эта, великолепно сложенная женщина и была той наивной фабричной девчонкой, что неумело тянула губы для поцелуя?! Его самолюбию льстило, что ради него она готова на все.
Остановились в тени густого орешника, укрывавшего сверху, словно шалаш. Алексей, расстелив на траве газету, раскрыл свою сумку, туго набитую, гостеприимно раскинул руки:
— Прошу!..
Она виновато взмахнула ресницами:
— Господи, сколько всего накупил! А я вот и взять-то с собой ничего не успела...
Он усмехнулся, разливая по кружкам вино:
— Боишься, не хватит?
— Ой, что ты, я не о том...
При мысли, что они здесь одни, у него вдруг сладко заныло в груди и похолодели руки.
— Слушай, а это «Абрау-Дюрсо» не очень... Как ты находишь?
Зорьке, напротив, вино понравилось.
— У меня есть покрепче. Хочешь налью?
— Разве что только попробовать... Во-о-т столечко! — выставила она кончик розового мизинца.
Он налил.
— Ну, будем. Поехали потихонечку...
Зорька, как и все местные, говорила на «о», и это его забавляло. Сам он давно говорил «па-масковски», но ведь в конце-то концов круглые эти, словно колеса, волжские «о» были родным его говором!
— Хочешь еще коньяку?
— Ой, я уж и так захмелела...
Он тоже чувствовал, что хмелеет, и потянулся к ней.