— Сперва надо снять кожуру. Иначе у вас ничего не выйдет.
Очистив помидор, мы изрубили его на мелкие кусочки и положили в тесто. Затем добавили растительного масла. Тесто снова хорошенько размяли, и у нас получился симпатичный розовый шарик; нам даже захотелось попробовать, какой он на вкус.
Папа окинул наше творение критическим взглядом.
— Я и сам бы не прочь поесть такой мамалыги! Язык проглотишь!
Тут мы позвали маму.
— А как это начинить ватой?
— Добавить зелени я бы смогла, а насчёт ваты… понятия не имею.
— Ты вообще человек без понятия, — хмуро проговорил папа.
Маму это явно задело. Она у нас самолюбивая.
— Раскатай тесто в тонкую лепёшку, разложи сверху вату, скатай тесто и снова меси. Потом опять раскатай, добавь ваты и опять меси… Ясно?
Папа невесело подмигнул мне и тотчас же распластал розовый шарик, а я тем временем распечатала вату.
Когда мы покончили с мамалыгой, была уже полночь. Мы положили приманку в пакет из-под сахара и пошли спать. Чтобы не разбудить маму, мы легли с папой на раскладном диване в гостиной. В момент, когда я уже начала засыпать, папа толкнул меня в бок и прошептал:
— Ани! Может, её посолить надо было?
— Что?
— Мамалыгу!
— Не знаю. А зачем?
И мы уснули.
Вставать рано — это так здорово. Но когда ты только-только уснёшь и тебя уже кто-то дёргает за косу — приятного мало. Папа разбудил меня в три часа утра. Так рано я никогда не вставала. И мама, которая тоже поднялась с постели, начала ворчать, хоть ребёнка, мол, пожалел бы, ещё набегается за свою жизнь, пускай, мол, спит, пока спится. Первое время, пока я ещё лежала под мохнатым одеялом, я была вполне с ней согласна. Но как только папа надел куртку и стал ворочать рюкзак, я вскочила с постели и сама начала быстро одеваться. Мне сразу вспомнилось тихое, спокойное озеро, розовые от солнца облака, замерещились серебристые рыбки, взлетающие над водой, и у меня вдруг что-то шевельнулось под ложечкой. Я поняла, что теперь никакая сила не в состоянии удержать меня в постели.
Очень интересно идти по городу, когда все спят. Мы шагаем с папой по середине улицы, и кажется, по всему городу идёт звон от наших шагов, хотя на ногах у нас мягкие кеды.
От пышной зелени деревьев падает густая тень. Дома, такие знакомые днём, сейчас просто неузнаваемы — строгие, молчаливые. Только где-то на четвёртом этаже светится кухонное окно. Над белыми занавесками виден большой круглый бак. Мне почему-то кажется, что и там сейчас торопливо снаряжают рюкзак и слышится недовольный материнский голос.
Слева в вышине клубятся вершины могучих деревьев Парка свободы. На тёмном небе, под лучами мощных прожекторов, сияет обелиск Братской могилы. Перед нами открывается шоссе, а где-то вдали блестят неоновые огни Русского бульвара.