— Он?
— Он.
— Я это знала, оттого и пошла в сад… О, я знала, qu’il у a du louche![162] что же он?
— Здравствуйте, говорит, Вера Васильевна! здоровы ли вы?..
— Лицемер! — сказала Крицкая.
— Она испугалась…
— Притворно!
— Нет, испугалась непритворно, а я спрятался — и слушаю. «Откуда вы? — спрашивает она, — как сюда попали?» «Я, говорит, сегодня приехал на два дня, чтобы завтра, в день рожденья вашей сестры… Я выбрал этот день…»
— Eh bien?[163]
— Eh bien! «решите, говорит, Вера Васильевна: жить мне или нет!»
— Où le sentiment va-t-il se nicher![164] — в этом дубе! — заметила Полина Карповна.
— «Иван Иванович!» — сказала Вера умоляющим голосом. «Вера Васильевна! — перебил он, — решите, идти мне завтра к Татьяне Марковне и просить вашей руки или кинуться в Волгу?..»
— Так и сказал?
— Как напечатал!
— Mais il est ridicule![165] что же она: «ах, ох?!»
— «Нет, Иван Иванович, дайте мне (это она говорит) — самой решить, могу ли я отвечать вам таким же полным, глубоким чувством, какое питаете вы ко мне. Дайте полгода, год срока, и тогда я скажу — или “нет”, или то “да”, какое…» Ах! какая духота у вас здесь! нельзя ли сквозного ветра? («Не будет ли сочинять? кажется, довольно?» — подумал Райский и взглянул на Полину Карповну).
На лице у ней было полнейшее разочарование.
— C’est tout?[166] — спросила она.
— Oui! — сказал он со свистом. — Тушин, однако, не потерял надежду, сказал, что на другой день, в рожденье Марфиньки, приедет узнать ее последнее слово и пошел опять с обрыва через рощу, а она проводила его… Кажется, на другой день надежды его подогрелись, а мои исчезли навсегда…
— И всё! А тут бог знает что наговорили… и про нее, и про вас! Не пощадили даже и Татьяну Марковну, эту почтенную, можно сказать, святую!.. Какие есть на свете ядовитые языки!.. Этот отвратительный Тычков…
— Что такое про бабушку? — спросил тихо Райский, в свою очередь притаив дыхание и навострив ухо.
Он слышал от Веры намек на любовь, слышал кое-что от Василисы: но у какой женщины не было своего романа? Что могли воскресить из праха за сорок лет? какую-нибудь ложь, сплетню? Надо узнать — и так или иначе — зажать рот Тычкову.
— Что такое про бабушку? — тихо и вкрадчиво повторил он.
— Ah, c’est dégoûtant.[167] Никто не верит, все смеются над Тычковым, что он унизился расспрашивать помешавшуюся от пьянства нищую… Я не стану повторять…
— Я вас прошу… — нежно шептал он.
— Вы хотите? — шептала и она, склонясь к нему, — я всё сделаю — всё…
— Ну, ну?.. — торопил он.
— Эта баба — вон она тут на паперти у Успенья всегда стоит — рассказывала, что будто Тит Никоныч любил Татьяну Марковну, а она его…