— в этом укрепляет
его сама власть... <...>
Первое место среди течений в еврействе должно отвести сионизму,
как по объему его влияния, так и по тому, что и фантастика, и
притязательность, и порождаемое ими тяготение к смуте, как к
родственной стихии, выражены в нем наиболее ярко. При всем
различии и содержания и путей существуют глубокие формальные
сходства между сионизмом и большевизмом. <...>
Тому и другому чуждо представление о трагическом в жизни как таковой;
оба с одинаковой решительностью отрекаются от старого мира,
хотя мир одного — не мир другого; один и другой имеют каждый
свою обетованную землю, которая течет млеком и медом.
Это единство схем накладывает удивительную печать сходства на
мышление, обороты речи и повадки сионистов и большевиков.
Сионист, как и большевик, не знает пропорций, степеней и мер;
любая частность получает у него универсальное значение,
горчичное зерно вырастет в баобаб, воображаемый полтинник — в
наличный миллиард.
Затем большевики не больше сионистов, разумеется, дорожат
неприкосновенностью российской территории... С чисто босяцкой
щедростью они отказались от им не принадлежавшего, и на западе
России возник целый ряд новых государств. <...>
Дело не так обстоит, что была смута, гибли евреи и неевреи. <
...> Нужно еще прибавить, что евреи были не только объектом
воздействия во время этой тяжкой смуты. Они также действовали,
даже чрезмерно действовали.
Еврей вооружал и беспримерной жестокостью удерживал вместе
красные полки, огнем и мечом защищавшие «завоевания революции»;
по приказу этого же еврея тысячи русских людей, старики,
женщины, бросались в тюрьмы, чтобы залогом их жизни заставить
русских офицеров стрелять в своих братьев и отдавать честь и
жизнь свою за злейших своих врагов.
Одним росчерком пера другой еврей истребил целый род, предав
казни всех находившихся на месте представителей дома Романовых,
отнюдь не различая даже причастных к политике и к ней не
причастных. <... >
Кто сеет ветер, пожинает бурю. Это сказал не французский
остроумец, не буддийский мудрец, а еврейский пророк— самый
душевный, самый скорбный, самый незлобивый из наших пророков.
Но и это пророчество, как и многие другие, нами забыто; вместе
со многими великими ценностями мы и эту потеряли. Мы сеем бури
и ураганы и хотим, чтобы нас ласкали нежные зефиры. Ничего,
кроме бедствий, такая слепая, попросту глупая притязательность
принести не может. <...>
Три тысячи лет уже живет еврейский народ сознательной жизнью на
земле, и где у нас хоть следы, хотя бы слабые признаки
аристократизма, присущего древним родам? Мы — демократы, и все
наше поведение согласуется с кодексом, составленным Ликургами
из Психоневрологического института за Невской заставой: этого
рода демократизм — начало и конец нашей мудрости. Но история
прощает несоответственное поведение еще меньше светского
общества: здесь «не принято», там — не приемлется.