Сразу после того, как я покинула город, мой отец покинул наш мир. Он умер весной. Апрель — как раз тот месяц, когда уставшие тела заявляют: все, хватит, — подобно деревьям, в которых уже не начнется сокодвижение. После смерти отца я поразилась необычайности моего одиночества. Это одиночество воплощалось в отсутствии именно его, ни один другой человек не мог его заполнить. Даже если бы мои городские друзья приезжали меня навещать — чего на самом деле не случалось, — мне бы это не помогло. Я чувствовала: на Земле не осталось никого, кто мог бы избавить меня от одиночества. У горя и депрессии одно лицо. Горе ли, депрессия — не важно, я лишилась своей путеводной звезды.
А оттого, что мы жили в глубинке, на севере штата, мне было еще муторнее. Онкведо напоминал книжные полки в приемной редакции журнала, где я раньше работала. Все интересные книги оттуда уже перетаскали и на место не вернули. Остались только самые скучные, никому не нужные. Тоскливо было скользить взглядом по бесконечным рядам книжных корешков, ни один из которых не вызывал даже проблеска интереса. Здесь, в Онкведо, было то же самое: все взрослые хоть с какой-то искрой давно сбежали, всем подросткам-бунтарям надавали по шапке, все творческие личности нашли способ отсюда вырваться. Остались только те, кому тут самое место, — скучные, покладистые, способные со всем этим мириться.
Так мне все оно представлялось в первую долгую зиму — серое на сером. Даже тучи были покрыты тучами.
После ужина из синей кастрюльки, забравшись в свою мотельную постель, я закрыла глаза — пусть макароны делают свою умиротворяющую работу. Я сказала себе: у Дарси есть брат, у Сэма — сестра. Я раз за разом повторяла «факт», застрявший в голове с моей прежней работы в психологическом журнале: отношения между братьями и сестрами формируют их личности и являются предпосылкой для будущего счастья. Я сказала себе: радуйся, что у Сэма есть Дарси, о которой нужно заботиться, а у Дарси есть старший брат; что они всегда постоят друг за друга.
Лежа под сырым покрывалом из шенили, я закрыла глаза и попыталась выставить перископ, поднять его повыше, чтобы посмотреть, как там мои дети.
Я увидела Сэма: спит в своей кроватке, свернувшись тугим клубком вокруг подушки. Дарси тоже спит, но что-то высматривает всем лицом: глаза закрыты, а губы и щеки куда-то тянутся. От этой картинки сон у меня пропал, и я вылезла из постели. Я стояла у единственного окна в моем номере, глядя в полную пустоту, на мой нынешний дом, Онкведо.
Когда наступило утро, я доехала до улочки, расположенной на задворках школы, поставила там машину и стала ждать, когда в младших классах настанет перемена. По радио передавали джаз, окна я закрыла. Не то чтобы я была в машине счастлива — я, собственно, забыла, что такое счастье. За счастье сходили вот такие вот моменты покоя. Мои одежки и книги лежали в багажнике, упакованные в коробки; справочники были сложены отдельно — вдруг понадобятся. Там же я держала кухонные принадлежности, чтобы не нарываться на скандал с мотельным начальством.