— Ах, Шулима, она. Так. Тебе везет. Но твоя первая…
— Это было случайностью. Собаки.
— Случайности бывают всегда. Но ведь тебе ведома та бешеная боль после ее смерти, та чудовищная ненависть, отчаяние, которое само по себе есть ненавистью. Ведь ведома же, ведома.
— Во мне нет ненависти к людям.
— Это благороднее, чем презирать их. Необходим порядок и страх, еще — иерархия сильной власти, порядок подданства, в котором никогда не случится возможности перемешаться слабым с сильными, господ с рабами, любви с послушанием. Ты же и сам знаешь.
— Чернокнижник один.
— Можешь не верить, но эта морфа уже ожидала меня. В этой земле, в этих людях, в их истории, языках, религиях — она ждала меня, была готовой, необходимой, обладающей целью. Здесь именно посредством нее ведет дорога к божественному совершенству. Вдовец привел к осуществлению потенцию, что была более древней, чем он сам, он правильно считал керос. Погляди. Зимняя радуга…
— Это лунная ладья разрушает твой бестиарий.
— Красиво. Много веков назад я носился с идеей жениться на Госпоже, но потом представил, кто мог бы родиться из подобного союза и остался со своей властью. Понятия не имею, кто привел на свет Искривление, но это был не я. Что говорят кратисты ее бывших земель о ее возвращении?
— Она не возвращается.
— Возвращается, возвращается. Я слышал, будто бы Навуходоносор должен помазать твою дочку, собачник, воспитанницу Лакатойи. Так что — возвращается. Погляди. Снова пока…
Их дыхания, трещащий под каблуками хрусталь, шелест неожиданных перемещений — Аурелия подняла глаза.
Иероним Бербелек вытаскивает стилет с подобным языку пламени из груди крати… — человека, который был кратистом. Вытаскивает, глядит на него решительно и снова вонзает — раз, два, три, четыре — кровавое пятно расплывается на белой сорочке мужчины. На этот раз Иероним Бербелек опускает стилет, отступает на шаг. Левой рукой машинально проводит по идеально гладкой ткани собственного плаща.
Максим Рог неуверенно отступает, шаркая ногами в хрустале. Рука встречает приставленное к окну кресло, он садится — а точнее, валится в него. Сорочка уже вся красная.
Иероним Бербелек стоит над ним, держа стилет на отлете, с извилистого лезвия спадают карминовые капли: кап, кап, кап. Иероним Бербелек стоит и ждет, вглядываясь в тяжело дышащего Рога.
Максим переводит взгляд на Аурелию.
— У меня пересохло в горле, — говорит он, указывая на что-то рядом. Лунянка откладывает кераунет, подходит к столу, подает Рогу кубок с вином. До конца дней своих она будет размышлять: зачем так поступила.