Солдаты тоже его видели; это ему и было нужно, ведь сейчас шел чистый бой за то, чтобы навязать волю, Форма против Формы. Я произнес очередную речь. «Не позволю распространять панику, попытки бегства будут караться смертью. Они сюда не войдут, пока мы сами их сюда не впустим. Ждем! Помощь уже в пути!»
Чернокнижник кружил вокруг города словно волк возле огня, день за днем, ночь за ночью, одинокий силуэт в пустынном поле, регулярный, словно черная звезда, гномон[3] поражения. С каждым часом мы все глубже погружались в его антос. Не знаю, вправду ли у него такая корона, или это для нас он выбрал именно такую морфу, во всяком случае, то, к чему шел керос Коленицы, окончательная Форма… Нас притягивала бездна, пустота, неподвижность, мертвечина, тишина и совершенный порядок смерти. Бывало ли когда-нибудь у тебя подобное чувство — насколько неестественно, странно и пугающе именно то, что ты вообще живешь, что дышишь, двигаешься, разговариваешь, ешь, ходишь в сортир; что за абсурд, что за извращение, отвращение теплого тела, слюна, кровь, желчь, все это кружит в мягких органах, в средине; ведь так не должно быть, нет такого права; приложи руку к груди, что там бьется — о боги! — это невозможно выдержать, ужас и отвращение, так что вырви, уничтожь, останови, вернись к земле.
Он нас пережевывал.
Я выходил на пустые улицы, уже, видимо, у одного меня было достаточно сил, чтобы подняться на башню, обойти стены, проверить посты; по правде, нечего было и проверять, те, кто еще там оставался, находились там не по обязанности или из страха передо мной, но поскольку именно это и не требовало никакого движения, решения, импульса воли; они уже почти что не жили. Очень часто не мог отличить мертвых от спящих: не ели, не пили, засыпали в собственной моче и дерьме. Когда как-то вечером я вернулся в казарму, то застал своего заместителя и трех сотников спящих в комнате для советов: они не спали, выпили в вине миндальный яд.
Квинтилис перешел в секстилис, мне уже не было во что одеться; вся моя одежда оказывалась слишком большой, я подворачивал штанины, обрезал рукава, с какого-то мертвеца стащил сапоги. У других были точно такие же проблемы, они и раньше жаловались; но большинство вообще не обращало на это внимания, шатались голыми, оружия вообще не брали. Я пытался удержать порядок хотя бы среди офицеров. Никакие угрозы ни к чему не приводили. У меня появилась привычка к ночным прогулкам, я просто не мог заснуть в этом громадном ложе, вот и ходил, чтобы подглядеть, подслушать, какие среди людей настроения, о чем говорят солдаты и жители Коленицы. Но к этому времени нечего было уже подслушивать, свободные разговоры были такой же редкостью, что и смех. Формой Коленицы стало Молчание.