— Тиии… — Она даже не повернула головы. — Никакие не чары. — Не скажешь же ты, будто не обучал своих солдат каким-нибудь примитивным способам, как обмануть жажду, не обращать внимание на боль, защите перед страхом. Всегда есть штучки, позволяющие нам легче подчинить собственную форму необходимости. Человек потому и есть человеком, поскольку умеет измениться по собственной воле, это правда; но это вовсе не означает, будто все мы равны божественным представлениям о нас самих. Это уже не просто. Нужно уметь обманывать, очаровывать самого себя. Не мешай, эстлос.
Алитея стояла, засмотревшись на отражение Луны в серебряной воде, что колебалась в миске, которую девушка держала на высоте груди; длинные, темные волосы опадали прямыми куртинами — действительно ли она не отрывала взгляда от светящегося отражения, или же вообще заснула так — она и какоморфический вавилонянин, вот только она стоит самостоятельно, босые стопы на деревянной палубе, ноги сгибаются еще до того, как свинья начнет колебаться, вперед, назад, в стороны; Луна не выльется из миски, не имеет права — они плывут на одной волне.
Абель кашлянул, пан Бербелек поднял глаза. В какой-то момент, когда все они не глядели, из своей кабины вышла библиотекарша академеи. В не запахнутом гиматии, с надкусанным яблоком в руке, сейчас она глубоко дышала ночным воздухом, опершись плечом о двери. Гистей находился справа от нее, но, естественно, она глядела не на него, но на устроенную Амитасе мистерию воды и Луны. На какое-то мгновение Иероним перехватил взгляд неургийки: трезвый, очень сфокусированный взгляд.
— А хххолодно, чума его побери, — буркнул Абель, стуча зубами, и скрылся в своей кабине.
— Долго еще? — спросил пан Бербелек.
Амитасе подняла руку, широкий рукав темного платья сдвинулся вниз.
— Не разговаривайте, пожалуйста.
То ли этот претенциозный ритуал подействовал, и Алитея и вправду смогла навязать себе столь сильную морфу физиологии, то ли, скорее всего, подействовали травки Порте — в любом случае, на следующий день морская болезнь исчезла бесследно. Обед Алитея проглотила с величайшим аппетитом, проявляя уже откровенную заинтересованность Забахаем, как усердная сторонница искусства флирта и соблазнения. Шулима послала Иерониму многозначительную усмешку, он не ответил, как всегда оставаясь в молчании. Впрочем, тут же началась громкая ссора между Вукацием и Гаилом Треттом. Как можно было сделать вывод из проклятий этого последнего, он обвинял гота в недостойных намерениях относительно собственной жены. Купец поначалу отвечал смехом, что еще сильнее разъярило господина Третта; он бросился на гота прямо через стол. Снова капитану пришлось звать доулосов, те отвели драчунов в кабины. Остальные пассажиры наблюдали за инцидентом с едва скрываемым весельем; даже сама госпожа Третт с трудом сдерживала смех.