Мальчишки перегородили путь маленькому воришке еще до того, как я добрался до него. После того как я торжествующе вернулся к Хусаину, они позаботились о восстановлении справедливости. Наказание было настолько суровым, что собственный отец цыганенка — а я знал, что это были отец и сын, по одинаковому дьявольскому блеску их темных глаз — не остановился, чтобы помочь ему. Мужчина исчез с площади так быстро, как могла позволить увесистая цепь его медведя, что, конечно же, было не очень скоро. Медведь, единственное существо, которое не поняло мое крика «карманник», был слишком озабочен своей позой, чтобы быстро встать.
Хусаин обнаружил в моих действиях что-то лирическое, однако, поблагодарив меня со всей турецкой щедростью, он некоторое время стоял и разглядывал кошелек в полной тишине.
Он пригладил кончики своих усов вниз к бороде и затем сказал:
— Ты уверен, что покупка свободы синьорины — самое дорогое и главное для тебя?
— Несомненно, для меня это самая важная вещь в мире.
Я сгущал краски не потому, что все еще был под впечатлением своего поступка — хотя я не удивлюсь, если Хусаин как раз так и подумает, — но это была попытка унять мое нетерпение. Этот низкий, полноватый, домашний сириец не мог понять всей трагичности этого происшествия.
— Есть способ, которым мы могли бы… — задумчиво произнес он.
— Ради любви к Святому Марку, не медли.
Святой Марк не произвел на него никакого впечатления.
— Есть один способ, которым мы можем заработать большое количество денег.
— Двести грашей?
— Может, и больше. Может быть, намного больше.
— Быстро?
— Возможно, если этого пожелает Аллах, до вечера.
— Тогда мы должны начать действовать прямо сейчас. О Боже, у нас совсем нет времени, чтобы его терять.
Хусаин отстранил руку от усов и закачал головой с неожиданной решительностью. Он позвал одного мальчика, который наблюдал за избиением маленького цыгана, дал ему несколько коротких приказаний и одну из самых мелких монет — самую грубую и угловатую, из плохого металла, мягкую, как лента, настоящую копейку — из своего кошелька. Мальчик исчез как стрела и, пока я с удивлением наблюдал за мгновенным исчезновением мальчика, я уже уверовал, что Хусаин сумеет реализовать свой план.
— Пойдем, — он взял меня за локоть. — Нам пора.
Я был очень рад наконец-то покинуть эту маленькую грязную площадь, но все же спросил:
— А куда мы идем?
— В бани.
— В бани? Но у нас же есть собственная дома.
— Да, конечно, я только недавно мылся в ней. Но домашняя и публичная бани очень отличаются друг от друга.
— Но как же так? Нам надо заработать двести грашей, а ты собираешься погрузиться в праздность турецкой бани?