* * *
Мальчика зовут Алесса. Милли не может играть с ним еще месяц, поскольку он до сих пор восстанавливается. Именно это слово родители Милли и употребляют — восстановление. Однако Милли уже околачивается подле его окна и разговаривает с ним, а когда в школе начинаются занятия, но Алесса посещать их все еще не в состоянии, она притаскивает ему хороший ручной считыватель и загружает его задания.
У отца Алессы мелодичный и певучий голос, и Милли вынуждена признать: звучит он приятно. Жутковато, но приятно. Она умирает от желания спросить Алессу об операции, но мама напоминает ей, что совать нос в чужие дела нехорошо.
Однажды Милли возвращается из школы и обнаруживает, что Алесса уже не сидит у окна в своей спальне.
— Ему уже много лучше, — поет его отец, разогреваясь перед транслируемым выступлением в замке его светлости. — Он пошел на игровую площадку.
Милли поднимает голову на пыльный холм в зарослях полыни и смотрит на площадку вдали. Никто из ее друзей туда не ходит. Они достаточно осторожны. Она благодарит отца Алессы и бросается к заброшенному дому, где выкручивает из запыленного цемента ржавый арматурный прут.
Она обнаруживает здесь Алессу сидящим на керамических качелях и окруженным тремя халявщиками. Они со смехом толкают его, словно игрушку, взад и вперед. Милли в страхе медлит. Всем этим халявщикам уже за восемнадцать, и они слишком уж высокие и тяжелые. Зато у каждого только по одной здоровой руке, а правая заканчивается круглой культей, потому что они отказались признать долг, который накопили за свои короткие жизни.
Однако перевес все же не в пользу Милли. Она молит, чтобы халявщики приняли Алессу за своего. Ведь он тоже лишился кое-чего… если не большего.
Но вместо этого один из халявщиков — Цзин-Цзин, никудышный сынок местного джазового барабанщика — сталкивает Алессу с качелей и стягивает с него штаны.
— Так, посмотрим, что у нас там, — заходится Цзин-Цзин.
Для Милли это уже слишком. Она перекладывает прут в другую руку, подбирает с пыли и песка кусок цемента и прицеливается. Цзин-Цзин потрясенно отворачивается от увиденного, и тут она швыряет кусок ему в лицо. Корчась от боли, халявщик валится в пыль, а его дружки шарахаются от Милли, неистово размахивающей прутом.
— Взять ее! — вопит Цзин-Цзин, держась целой рукой за правый глаз.
Милли снова замахивается прутом.
— А ну-ка! — кричит она. — Ржавчина и столбняк! Как расплатитесь с врачом, чтобы он вас вылечил?
Халявщики переглядываются. Поскольку транспондер лишил их правой руки, и они так и не активировали искусственные хромосомы в своих телах, жить в долг они не могут, а врачи не возьмут выменянного, украденного или выпрошенного — ведь именно так теперь они и перебиваются. Лицо Цзин-Цзина истекает кровью, а неповрежденный глаз наливается яростью. Он напал бы, если б мог, но с одной рукой, которой прикрывает подбитый глаз, сделать ничего не может. Парень разворачивается и уходит прочь. Остальные халявщики следуют за ним.