– Через десять-пятнадцать минут все будет готово.
Повесив трубку, я улеглась на кровать. Когда раздался осторожный стук в дверь, я крикнула:
– Входите!
Официант вкатил тележку.
На круглом серебряном подносе стояла пузатая коричневая бутылка коньяка, чашка кофе с шапкой кремовых сливок и лежала пачка сигарет и серебряная зажигалка. Умеют жить господа!
– Что-нибудь еще нужно?
– Пока нет. Спасибо.
Официант удалился.
После трех рюмок коньяка и чашки кофе с густыми, тающими во рту сливками («Давидофф-лайт» я так и не осилила – с трудом выкурила половину сигареты), жизнь показалась мне другой – более простой и какой-то более определенной.
Пусть я не знаю, кто мне друг, а кто – враг. Но теперь мне известно главное: я готова отвечать за себя! А остальное – уже неважно.
В голове шумело, там словно взрывались маленькие фейерверки. Я напилась почти до потери памяти – чего и хотела.
Мне нужно было отключиться, притупить страх и снять напряжение.
Я натянула на голову одеяло и через пару минут уже спала.
* * *
– Через пятнадцать минут вас ждет Константин Диодорович. – Пермяк смотрел не на меня, а куда-то мимо. Я не была финансовым тузом, крутой бизнес-вумен, женой олигарха или, на худой конец, его содержанкой. Я была никто и, по мнению Пермяка, не заслуживала его внимания. Он общался со мной, отмеряя слова, словно отрезал ткань – по сантиметрам, не больше и не меньше заданных параметров.
– Хорошо. – Я сменила позу и положила ногу на ногу.
В той, другой жизни я бы задала ему кучу вопросов, стесняясь и запинаясь. Как жалкая собачонка, трясущаяся от холода. Сегодняшняя Кристина Браускните-Добржевская так себя вести не могла. По определению.
Левая бровь Пермяка слегка дрогнула. Наверное, я его удивила. Но как хорошо вышколенный служака он не мог продемонстрировать мне свою реакцию – для него это было бы непозволительной роскошью.
После завтрака я сидела в светлом полукруглом небольшом зале, замыкавшем длинный холл. Окна были высокие, с полукруглыми арками, и свет лился в зал прямо с неба – легкий, бледно-голубой. На полу лежал красный, с простым орнаментом ковер, на котором стоял прямоугольный низкий столик, и на нем – ваза с фруктами, как на голландском натюрморте. Красиво-картинные фрукты – прозрачные виноградины, крепко налитые яблоки и персики с бархатными бочками.
Пермяк стоял у стены, всем своим видом выражая нетерпение, – он был на стреме, как верный пес в ожидании хозяина.
Шаги раздались откуда-то сбоку – четкие, собранные. Пермяк подтянулся и весь подался вперед, я же, напротив, откинулась на спинку кресла. Несмотря на мое внешнее хладнокровие, в душе плескалось волнение, я не знала: что мне скажет Колпачевский и как мне вообще себя с ним вести?