Дневники 1928-1929 (Пришвин) - страница 88

— Если не убивать, то надо вовсе не убивать, а если я буду удерживаться от стрельбы по неспелой дичи или маткам с тем, чтобы в будущем больше убить, то это гораздо хуже. Может быть, я даже вспомнил кое-что из слышанного мною курса истории от проф. Платонова: в древнем Киеве славяне по законам родовой мести часто убивали друг друга на улице, но когда ввели христианство и, запретив убийство из-за родовой мести, ввели казнь по закону, то убийство по новому закону гораздо меньшего числа людей, чем по родовой мести, произвело в народе возмущение…

Я бы еще сказал:

— Убийство бессознательное птиц и зверей на охоте происходит под действием охотничьего инстинкта и похоже на счеты из родовой мести, а убийство хозяйственное, разрешенное законом в положенные сроки для того, чтобы впредь сознательно готовиться к новому убийству — это похоже на установление казни в христианском обществе.

Так я охотился как-то до поры до времени хаотически, по-разбойничьи (все нипочем) смутно чувствуя, что, когда пройдет молодость, я покаюсь в грехах и брошу совершенно охоту.

Теперь я человек пожилой, но охоты не бросаю и не чувствую упреков совести, как в юности. Что же случилось?

А вот случилось, однажды я попал в общество одного культурного охотника, и он попросил меня помочь ему набить патроны. Он научил меня отвешивать бездымный порох. Он морщился, когда я одну порошину забывал на чашечке весов, вздрагивал, когда я ронял дробинку на пол. Все это меня удивляло до крайности. Но самое главное меня поразило, что у этого охотника был шрифт и на каждом патроне он печатал нумер дроби. Вот именно через эту нумерацию машинкой я вдруг понял артистическое чувство в охоте, мне захотелось тоже иметь хорошее ружье, тоже стрелять бездымным порохом, ставить нумера на дробовых пыжах, научиться охоте с собакой и т. д. С того разу, с того именно момента приклеивания нумеров на пыжи я перестал быть охотником-разрушителем. Я стреляю лишь столько, сколько мы съедаем семьей или с знакомыми, — это часть моей охоты, охота промышленная, другая часть моей охоты артистическая, охота — спорт, третья наблюдательная: охота стала истинным родником моего литературно-художественного мастерства и, наконец, я всегда ищу случая через охотничьи материалы общения с наукой и сам кое-что делаю в области краеведения.

И вот, как это ни странно, как это ни удивительно, я вышел из состояния охотника-разбойника, которому впереди был один путь — раскаяться в убийстве и замаливать грехи свои (монастыри у нас устраивались очень часто разбойниками), я вышел из этого мрачного