«Если сделать все тихо и быстро, – подумал я. – Легко так рассуждать, когда под пули пойдут другие».
– Вот тебя-то мы и поддержим этим пулеметом, – сказал я.
– Меня? – слегка растерявшись, уточнил Дэвид. – А разве… разве вы мне дадите оружие?
– Нет, ты пойдешь без оружия. За нами. Когда мы расчистим двор, ты полезешь в яму к своим. А то нас они могут испугаться и наломают дров.
– Ну да, – не очень уверенно ответил лейтенант. – Резонно… То есть ты предлагаешь мне вернуться в яму?
Он насторожился. Я с любопытством рассматривал его лицо, на которое медленно опускалась тень подозрительности. Дипломат из меня никудышный, как, собственно, из каждого моего бойца. Мы привыкли стенку пробивать своей головой, и не скрываем намерений пробить таким же способом еще пять стен. Конечно же я увидел, что Дэвид испугался и заподозрил нас в предательстве. Спрыгни он в яму – где гарантия, что мы не используем пленников в своих целях. Выпытать у них можно будет любые тайны, не то что какой-то там склад. Да и вообще, четверо американских военнослужащих, один из которых офицер, – это лакомый кусок для всякой грязной дипломатии. Конечно, я мог бы развеять сомнения лейтенанта, заверить его в том, что яма для него – самое безопасное место во дворе, где будут летать пули и литься кровь. Но я не стал этого делать. Не умею. Не хочу. Просто лень. У него ведь нет выбора. Пусть мучается, терзается сомнениями – каждый думает о других в меру своей испорченности.
Я распределил бойцов. Остап вломится во двор через ворота. Смола снимет сидящего на дувале часового, чья голова по-прежнему была видна на фоне угасающего заката. Удалой, прикрывая собой Дэвида, должен будет пробраться во двор через противоположный дувал. А я взял на себя пулеметчика на крыше дома.
Сложность состояла в том, что нам надо было сработать одновременно и тихо, чтобы не растревожить кишлак.
Что ж, как говорится, помолясь, приступим!
Было уже достаточно темно, чтобы мы смогли подойти к кишлаку незамеченными. Почти стихли звуки, лишь кое-где побрехивали собаки да в сараях тревожно стучали копытами овцы. Мы бесшумно приблизились к крайнему дувалу, прижались к его теплому пористому боку. Я поглядывал за лейтенантом. Не без гордости должен сказать, что мы вернули его к жизни. Когда мы только отбили его у арабских наемников, Дэвид произвел на меня жалкое впечатление. То был забитый, запуганный человечек с остекленевшим страхом в глазах. Сейчас же я видел в нем опытного бойца. Несмотря на ранение, Дэвид хорошо передвигался, принимал условные знаки и держал обстановку под контролем.