— Скажи мне, мой друг, — улыбаясь, начал я, вдруг вспомнив тот день, много лет назад, когда мы вот так же сидели с ним, чувствуя, как покачивается под нами палуба корабля. — Что имел в виду святой Руми, когда говорил «океан»? Мужчину? Или женщину?
Хусейн — ибо этот оборванный дервиш был именно он, — поднял вверх палец, призывая меня к молчанию, и продолжал читать лишь слегка возвысив голос, словно для того, чтобы я не упустил ни слова.
Он прочитал всю поэму до конца. Его низкий звучный голос, который не портило даже легкое пришепетывание, и вызванные им таинственные образы захватили меня настолько, что очень скоро я перестал понимать, где нахожусь. Глубокие темно-синие и красные цвета изразцовых плиток, которыми были выложены стены мечети, и устилавшие пол ковры стали расплываться у меня перед глазами, как мозаика из цветных стеклышек — восхитительно трепещущая, переливающаяся всеми оттенками и при этом поразительно изменчивая. И все это дрожало и двигалось у меня перед глазами, словно в калейдоскопе.
Хусейн замолчал, и повисла долгая пауза. Только тогда, наконец, он ответил на мой вопрос. Вернее, он считал, что ответил, но в эту минуту, когда у меня в голове еще все кружилось и плыло, а сердце стучало в унисон со стихотворными строками, мне тоже показалось, что это был ответ, которого я ждал.
Ответом была строка из Корана:
И Он — да будет прославлено величие нашего Повелителя —
Не возьмет себе супруги, как не будет иметь и потомков.
За этим снова последовало молчание. Потом Хусейн осторожно закрыл книгу, сложил небольшую подставку, на которой та стояла, сунул их под мышку и вернул и то и другое служителю.
Только уже оказавшись во дворе мечети, он снова позволил себе заговорить со мной так, словно мы и не расставались.
— Братия собирается сегодня вечером. Ты придешь?
— Ничто не может быть более лестным для меня, чем твое приглашение, — отозвался я.
Не проронив больше ни слова, мой старый друг повел меня за собой: миновав шумные улицы города, мы углубились в лабиринт садов и принялись петлять по нему, пробираясь между монастырскими постройками и зданиями медресе к залу, где суфии его ордена проводили свои обычные собрания.
Поначалу я считал, что мне отводится роль обычного наблюдателя, однако последующие события убедили меня в обратном. Укрывшись в уголке, я молча смотрел, как вначале шейх, а затем невидимый глазу дух их основателя принимают знаки почитания и поклонения от всех собравшихся, и внимательно слушал молитвы, хотя и не понимал ни единого слова. Но потом внезапно монотонное бормотание прорезал пронзительный вопль шома