И хотя мою мужественность у меня навсегда безжалостно отняли, на случай опасности я носил на бедре осыпанный драгоценными камнями кинжал. Привычно коснувшись его рукой, я пытался разобраться в своих подозрениях. «Возможно ли, чтобы это был мужчина, укутанный в женские одежды? Или все-таки женщина? Но тогда откуда мой страх? Почему мне кажется, что ее появление таит в себе угрозу?»
Я снова успокаивал себя и гнал тревожные мысли. Если уж Нур Бану Кадин позволила этой незнакомке занять место в своем паланкине, стало быть, она достойна, чтобы войти в гарем моей госпожи.
Как бы там ни было, очень скоро эта тайна раскроется. Вереница женщин прошелестела мимо меня к двери, и ноздрей моих коснулся иной аромат — сильный и резкий, словно его обладательница надменно не желала смешиваться с остальной толпой. Я тут же узнал его, и мысли мои мгновенно приняли совсем другое направление. Теперь мне действительно было из-за чего волноваться. Жасмин! Крепкий, опьяняющий, подчиняющий все себе аромат жасмина принадлежит к тем немногим запахам, к которым невозможно привыкнуть. Аромат жасмина мог означать только одно: здесь Сафия, София Баффо, как ее звали прежде, до того, как она овладела известным только на Востоке искусством пользоваться духами и благовониями. Сафия была одалиской — любимой наложницей родного брата моей госпожи. Я застыл на месте. Так бывало всегда, стоило мне почуять ее присутствие. В моей душе закипела бессильная ненависть ко всем этим покрывалам, которые давали ей преимущество передо мной: из-за них я не видел ее глаз, не знал, в какую сторону кинуться и откуда грозит опасность.
А пока я молча пытался сдержать охватившее меня чувство, Сафия скользнула в узкие двери и стала подниматься по лесенке, не удостоив меня даже взглядом. Правда, уже на самом верху, остановившись, чтобы сбросить туфли, она все-таки задержалась, чтобы дать мне возможность — нарочно, конечно — полюбоваться на мгновение блеснувшими в темноте щиколотками, молочную белизну которых подчеркивали ярко-красные шальвары.
Я молча отвернулся — нужно было проводить приехавших евнухов в мою комнату на первом этаже и устроить их на отдых. Для начала я помог им аккуратно сложить шелковые занавеси и убрать их в носилки. Сердце мое невольно сжалось от боли. Это занятие напомнило мне, как моряки убирают паруса. Увы, мои новые товарищи вряд ли нашли бы в себе достаточно смелости, чтобы вскарабкаться на мачту. Глядя, с какой жадностью их жирные, унизанные драгоценными перстнями пальцы хватают сочившиеся маслом и медом сладости, я молча обругал себя за глупость. Ясно, что представить себе нечто подобное было невозможно.