— Ты шутишь, Джемайма? — вскричал Клеверинг, вскочив с места. — Ты это не всерьез? Ты не бросишь нас с Фрэнком? Я этого не знал, клянусь. Фокер, я понятия ни о чем не имел, пока этот мерзавец не вернулся и не отыскал меня. Будь он проклят, этот беглый каторжник.
— Кто? — переспросил Фокер, а Бланш взвизгнула.
— Да, — завизжал и баронет, — да, беглый каторжник, он подделал подпись своего тестя, какого-то стряпчего, и убил человека в Ботани-Бэй, скотина… и убежал в заросли, чертов сын, и хорошо бы он там сдох. А лет шесть назад он явился ко мне и стал меня грабить. Я на него, мерзавца, разорился! И Пенденнис это знает, и Стронг знает, и этот проклятый Морган знает, и она знает, уже давно. А я нипочем бы не рассказал, я и от жены все скрыл.
— И ты его видел и не убил, трус несчастный? — сказала жена Амори. — Уйдем, Фрэнк. Твой отец — трус. Я обесчещена, но я — твоя мать, и ты… ты ведь будешь меня любить?
Бланш, eploree [95], подошла было к матери, но та отпрянула от нее, как от змеи.
— Не прикасайся ко мне, — сказала она. — У тебя нет сердца, никогда не было. Теперь я все понимаю. И почему этот трус хотел уступить свое место в парламенте Артуру, и почему ты грозилась, что заставишь меня отдать тебе половину братниных денег. А когда Артур предложил, что возьмет тебя без приданого, потому что не хотел грабить моего мальчика, ты его бросила и приманила бедного Гарри. Плюньте на нее, Гарри. Вы-то хороший человек. Не женитесь на этой… на дочке каторжника. Фрэнк, маленький мой, иди ко мне, к твоей несчастной матери. Мы спрячемся от людей, но мы честные, да, честные.
Тем временем в груди у Бланш нарастало странное чувство ликования. Этот месяц с бедным Гарри показался ей томительно скучным. Все его богатство и роскошь не могли примирить ее с ним самим. Ей наскучила его простота; она устала обхаживать и улещать его.
— Помолчите, мама! — воскликнула она, сопроводив свои слова жестом, как всегда, уместным, хотя и несколько театральным. — Вы говорите, у меня нет сердца? Я храню в тайне позор моей матери. Я уступаю свои права брату, незаконнорожденному брату, — да, свои права и свои деньги. Я не выдаю своего отца — и все это значит, что у меня нет сердца? Теперь я обрела свои права, и закон моей родины утвердит их. Я взываю к закону моей родины. Сегодня бедный изгнанник будет здесь. Я хочу уйти к моему отцу. — И девушка величественно повела рукой, воображая себя героиней.
— Ах, так? — вскричал Клеверинг и грубо выругался. — Я мировой судья и будь я проклят, если не отдам его под суд. Вон едет коляска, может, это он. Пусть только покажется.