Сам поэт не раз говорил о новых сильных звуках своей лиры, называя их "поздней зарей". Как бы подводя черту под своими творениями дерптских лет, вошедшими в сборник 1833 года, он говорил: "На них есть особенный отпечаток, и характер в них дышит такой, которого не должно быть в последующих". По собственному признанию Языкова, элегии и послания в его поэзии отходят на второй план, и она становится объективнее. Но по-прежнему в этой поэзии живы "могучей мысли свет и жар и огнедышащее слово". Пушкин говорил тогда Денису Давыдову, что стихи Языкова 30-х годов "стоят" дыбом", и это похвала именно поэтической силе, а не упадку и слабости.
В самом начале своей московской жизни Языков создал знаменитое стихотворение "Пловец". В нем отчетливо слышно глубокое убеждение поэта, спокойная, зрячая вера, звучит любимое слово Языкова — "сила": "Но туда выносят волны только сильного душой". Этот мужественный пловец, ищущий и бури, и скрытой за нею блаженной страны, — конечно, символ жизни самого поэта, закрепленный в поэтическом слове. Вместе с тем это и самоценный художественный образ, причем он настолько общезначим, абсолютен и всем внятен в своей строгой красоте, что языковское стихотворение давно уже стало любимой народной песней Иван Киреевский, прочитав "Пловца", писал автору: "Поздравляю тебя с "Пловцом". Славно, брат! Он не утонет. В нем все, чего не доставало тебе прежде: глубокое чувство, обнявшись с мыслью". Действительно, "Пловец" выплыл, навсегда остался в литературе и народной памяти, хотя многие любители песни "Нелюдимо наше море" не ведают, что это слова языковского стихотворения
Ровное и сильное движение языковской поэзии не нарушилось тяжелейшей болезнью спинного мозга, заставившей поэта уехать в 1833 году в симбирское имение, где он собирал русские песни для фольклориста Киреевского, а в 1837-м покинуть Россию и отправиться на немецкие курорты (там Языков познакомился с Гоголем и вместе с ним отправился в Италию). В 30-е годы им созданы такие классические вещи, как "На смерть няни А. С. Пушкина", "Поэт", "Конь", "Кубок", "Поэту", "Я помню: был весел и шумен мой день…", "Молитва". И на чужбине дарование Языкова не потеряло своей силы: именно там родились перекликающееся с "Кубком" Жуковского стихотворение "Морская тоня", могучий образ "Корабля", гимн прекрасному вину и молодому веселью — "Иоганнисберг", приветные послания "К Рейну" и "Песня балтийским водам".
В далекой чудесной Ницце Языков написал одно из самых русских своих произведений — повесть в стихах "Сержант Сурмин". Произведение это выросло из затейливых изустных преданий екатерининской эпохи и близко к любимому Пушкиным жанру разговоров" ("Table-talk", "Разговоры Н. К. Загряжской" и др.), славных застольных анекдотов о простодушном и мужественном осьмнадцатом столетии. Причем в повести Языкова заговорила не фрейлина былых времен, а скромный бригадир, который "с Суворовым ходил противу галлов". "Разговор" его о беспутном игроке Сурмине и роскошном екатерининском фаворите Потемкине, столь остроумно вразумившем неистового картежника, как бы развивает в образах известные слова Пушкина: "Надменный в сношениях своих с вельможами, Потемкин был снисходителен к низшим". Через живые лица языковской поэмы мы видим саму эпоху, характеры цельные и сильные, естественное движение чувств и мыслей, увлекающую читателя борьбу неодолимой страсти и прозорливого великодушия. Предание оживает здесь вполне, оно завершено, органично и занимательно. И потому языковская повесть о сержанте Сурмине стоит рядом с "разговорами" Пушкина, вполне постигнувшими и воссоздавшими екатерининскую эпоху.