Ого!
Кажется, парень завелся не на шутку. Не иначе как воспоминания прежних светлых лет так сильно разбередили его душу.
Пора выручать мужика-хранителя, который, в сущности, ни в чем не виноват, и я обратился к царевичу:
– Зрю, Федор Борисович, как ты осерчал. За свое упрямство он и впрямь кары достоин, но позволь отложить ее пока что. – И, повернувшись к опешившему от такого наезда Булгакову, сокрушенно заметил: – Все, Иван Семенович. Теперь тебе без казни не обойтись, а ежели еще вякнешь, то, считай, и живота лишился…
И сразу воцарилось молчание.
Оно и понятно. Забота о казне тоже имеет свои пределы, а вот инстинкт самосохранения меры не знает.
Через минуту в казнохранилище образовалась новая цепочка, и первый из сотников принялся сноровисто выдавать своим десятникам строго по тридцать золотых изделий – ровно по три каждому ратнику. Затем его сменил второй сотник, за ним третий, и пошло-поехало – я только успевал передавать.
Навар получился изрядный.
Одни только блюда весили по несколько килограммов каждое, а помимо них хватало и прочего добра – тазы, рукомойники, кубки с тонкой, филигранной чеканкой на стенках, изящные ковши, братины, ендовы, чарки, солонки…
Чуть ли не каждое второе изделие из золота, каждое третье украшено драгоценными камнями.
Задачи подчистую выгрести все накопленное за века я перед собой не ставил – надо и совесть иметь. К тому же если Дмитрий и особо дорогие его сердцу гости не смогут покушать, черпая золотой ложкой из золотого блюда кашу и запивая ее из золотого кубка, государь может и обидеться.
Посему добрую половину посуды, как это ни печально, пришлось оставить.
Правда, на оставленной в казнохранилище «кухонной утвари» драгоценных камней практически не имелось, да и золотых изделий, не тронутых нами, тоже негусто – шиш ему, а то начнет раздавать добро славным лыцарям Речи Посполитой.
И ведь не скажешь ему, как князь Милославский управдому Бунше, что он, стервец и самозванец, казенное добро разбазаривает, так что мы уж заранее как-нибудь, дабы у него при всем желании даже возможности такой не имелось.
Перебьются ляхи и серебряными кубками – невелики птицы, хотя, честно признаться, мне и этих серебряных было жалко – вон какие красивые, аж сердце кровью обливается.
– А это что такое? – Я недоуменно поднял здоровенную статуэтку аршинной высоты. – Ого, золотая!
– То мой батюшка статуй повелел приготовить для храма Святая Святых[83], – хмуро пояснил Федор, легонько провел пальцем по соседней фигуре, очевидно какого-то из двенадцати апостолов Христа, и, вздохнув, решительно распорядился: – Их тоже с собою в Кострому возьмем. Там я и храм в память о батюшкиной задумке построю.