Но когда парень вернулся с тремя литровыми бутылями — запотевшими, прямо из холодильника, я порадовался придирчивости братца. Еще немного, и мы бы закайфовали, как какая-нибудь заправская туристка со стажем.
Официант поклонился до земли и улизнул, не прося чаевых.
— Что мы ему сделали? — проворчала Кассандра. — Почему ему вздумалось сыграть с нами такую шутку?
Тут мое внимание привлек мимолетный блеск — на груди у братца что-то сверкнуло. Я узнал кулон — золотой Шива, танцующий в пламенном круге, утыканный крошечными бриллиантиками, мой подарок, который я три года назад преподнес ему ко дню рождения. Обычно он носил этот медальон, скрывая под одеждой, но на сей раз его рубаха была расстегнута чуть не до пояса.
— Ты в мусульманской стране, Этти, — напомнил я, наполняя стаканы наших товарищей минералкой.
Братец проследил за моим взглядом и прикрыл свое украшение ладонью.
— Сними его, — сказал я.
Этти побледнел:
— Я не стану отрекаться от своей религии ради…
— Прошу тебя, — не уступал я.
— Да в чем дело, Морган? — запротестовал Ганс. — Мы же носим кресты, и ничего, никто нас не задирает!
— Столкновения между индусами и мусульманами, что ни год, приносят тысячи жертв, убитых и раненых, Ганс, — вставил Гиацинт.
— Мы же не в Индии, моя радость.
— Мы также и не в Палестине, однако если ты повесишь себе на шею звезду Давида, сомневаюсь, что тебе удастся пройти двести метров в целости и сохранности.
Этти сорвал с себя медальон, пробурчал сердито:
— Ну, и что теперь? Прикажешь выдавать себя за пакистанца?
Старец в традиционном одеянии безупречной белизны, спокойно уплетавший свой обед, сидя у него за спиной, оглянулся и учтиво приветствовал нас. Хотя мы говорили по-французски, он, видимо, прекрасно все понял.
— Ваши друзья правы, молодой человек. Путешествуя по здешним местам, лучше быть осторожным. Мы уже не в Каире. — Он заплатил по счету наличными и на прощание молвил: — Бог да пребудет с вами, дети мои.
Этти отозвался насмешливо:
— Зачем? Ему что, одному страшно?
Я по примеру своих спутников счел за благо сдержать улыбку из боязни, как бы дело не обернулось худо. Но старый египтянин расхохотался:
— С вашего позволения, я воспользуюсь этой остротой в одной из моих будущих книг.
Он похлопал моего братца по плечу и удалился, все еще смеясь.
Мы захватили свой кофе в купе, чтобы продолжить разговор, не опасаясь нескромных ушей. Усевшись на большую кровать, Гиацинт тут же вытащил из нашего багажа бумаги, анк и посох.
Мы в последний раз принялись перечитывать переводы текстов в надежде, что кого-нибудь озарит блистательная идея, когда Этти вдруг потребовал, чтобы все помолчали. А сам навострил уши; мы последовали его примеру.