Вот только ни о чем я не смогу рассказать, если мамаша доберется до меня со своим ремнем. В смысле, не со своим, а с отцовским, но это уже не столь важно. Буду ходить вся в синяках и кровоподтеках. Конечно, я могу выдумать, будто схватилась врукопашную с убегающим Шаманиным… но не факт, что мне поверят. И вообще, вдруг кто-то из учителей проверит? Тогда правда наружу выйдет, будет стыдно. К тому же пионеркам стыдно врать… Нет, лучше не связываться с обезумевшей мамашей.
– Да ладно, опустите ремень, что вы, в самом деле… – пробормотала я, сторонясь. – Не пойду я никуда. Слышали? Не пойду! А у окошка можно посидеть?
Конечно, я не могла вот так отрешиться от чувства долга. У меня оно настолько сильно развито, что умрет только вместе со мной. Не могла я от него избавиться, а потому решила посидеть у окошка, покараулить. Мало ли – вдруг Шаманин и правда решится бежать. А я тут, на страже!
– Сиди, так и быть, – неохотно согласилась мамаша. – Только поимей в виду: коли с места стронешься и убежишь за соседями подглядывать, догоню и изобью до полусмерти.
И я поняла, что она так и сделает, а потому шальная мысль дождаться, пока мать задремлет, и все же ускользнуть к Шаманиным, была мною подавлена в самом зародыше.
– Угомонитесь вы, – буркнула я. – Никуда я не денусь. Буду тут сидеть.
– Слово дай, – потребовала мать.
– Какое еще слово? – удивилась я.
– Свое это… красное пионерское.
– Не красное пионерское, а честное пионерское, – хмыкнула я. – Сами не знаете, мамаша, чего просите. Как я могу вам дать честное пионерское, если у меня нет галстука на шее?!
– Ну так повяжи его, – мрачно потребовала мать, кивнув в сторону моей кровати. Она знала, что галстук, частицу нашего красного знамени, я держала под подушкой, когда ложилась спать.
Ничего, что он мялся. Зато рядом, если не у сердца, так возле головы!
Я не стала больше спорить. Поняла, что она не успокоится. Поэтому я пошла к кровати, достала галстук, повязала его и, взяв за один конец левой рукой, поклялась, что к Шаманиным не пойду, а буду тихо сидеть у окна.
– Ты еще честное под салютом дай! – хихикнул Мирка, и мать тут же подхватила:
– Вот именно, давай честное под салютом!
Пришлось поднять правую руку над головой в пионерском салюте. Но что оставалось делать?
Наконец мать удовлетворенно кивнула и снова улеглась в постель, но ремень отцовский все же положила рядом.
Я села перед окном, но ничего там не увидела, кроме себя в накинутом пальто и нашей ярко освещенной огромной комнаты.
– Свет погаси, что как на сцене, – проворчала мать. – Да и киловатты бегом бегут.