Я щелкнула выключателем, не споря. А что спорить, и в самом деле так лучше.
Из окон Шаманиных падало достаточно света, чтобы я могла различить наше крыльцо, а также стоявший неподалеку, в подворотне, большой автомобиль. Наверное, на нем при-ехали товарищи из НКВД. Наверное, на нем и увезут Шаманина туда, где и положено находиться врагу народа и вредителю процессу социалистического строительства.
Я смотрела, смотрела на этот автомобиль, глаза слипались, я таращила их, но это плохо помогало… За моей спиной ходики ударили один раз. Ага, час ночи.
Этот удар на время меня приободрил, но меня немедленно снова начало клонить в сон. И я уснула… и не помню, честно говоря, сколько времени прошло, как вдруг за стеной, где проходил коридор, раздались шаги, несколько человек прошли, потом хлопнула входная дверь… шаги загрохотали по лестнице… потом кто-то босиком пронесся по коридору, потом еще один человек…
Я вскинулась, суматошно хлопая глазами. Скрипнула родительская кровать: это мать с нее соскочила, и Мирка уже был тут как тут: они стояли рядом со мной и смотрели в окно, и мы все могли видеть, как выводят из подъезда Шаманина и сажают в тот черный автомобиль, который до этого стоял в подворотне, а теперь подъехал к самому крыльцу.
«Подумаешь, какой фон барон! Не велик барин, мог бы и сам дойти!» – фыркнула я, а потом подумала, что, конечно, товарищи из органов лучше знают, что делать. Может быть, они опасались, что Шаманин предпримет попытку к бегству. Конечно, уйти ему они не дали бы, на то есть пули в наганах, но все же…
Итак, его вывели, и автомобиль, развернувшись, отъехал. Мать громко дышала над моим ухом, а Мирка, наоборот, затаил дыхание. Мы видели, что с крыльца соскочила Тонька – из-под пальто торчала ночная рубашка – и побежала за машиной. Потом по ступенькам медленно, как старуха, спустилась Нина Сергеевна, одетая точно так же, и заковыляла в ту же сторону, протягивая в темноту руки. Но она не слишком долго шла, вдруг упала и осталась лежать на улице.
Мать рванулась было от окна, но я догадалась, что она хочет сделать, и стиснула ей руку:
– Вы что, мамаша?! С ума сошли? Врагам народа помогать собрались?! Хотите, чтобы вас с отцом тоже забрали?
Она замерла, и я чувствовала, как дрожит в моей руке ее рука.
Я видела, как вернулась Тонька, подошла к лежащей матери, но почему-то не стала ее поднимать, а легла на землю рядом с ней. И так они лежали в тех самых лопухах, которые Шаманин рисовал и спорил, какого они должны быть цвета, серого или зеленого.
Долго ли так лежали Нина Сергеевна и Тонька, я не знаю, потому что вернулся отец и шуганул нас от окна, но все время, пока мы смотрели, никто из нашего дома не вышел, чтобы поднять Шаманиных или как-то им помочь. Разумеется! Ничуть не удивительно! Все были исполнены праведного негодования, все испытывали законное чувство презрения и ненависти к этим затаившимся пособникам и пособницам мировой капиталистической гидры, которая неустанно тянет свои щупальца к горлу нашей социалистической родины.