— Сию секунду, милостивый государь, с моим превеликим удовольствием!
Он слышал, как она долго и витиевато приветствует того, кто подошел к аппарату в кафе Доницетти и просит пригласить досточтимого герра Обера, с которым желает говорить другой досточтимый герр… Затем послышались совсем уже удаленные голоса: «…не видать… где-то был…»
«Минута, — подумал он. — У меня в запасе не больше минуты…»
— Ладислав Левкович к вашим услугам, милостивый государь!
— Герр Обер Левкович, я сознаю, сколь бестактно отрывать от дел такого занятого человека, как вы, но скажите: герр Холивелл, англичанин, не обедает ли у вас в данный момент? Будьте столь добры, дайте ему знать, что герр Эшер очень бы хотел поговорить с ним на крайне важную тему! Премного вам благодарен…
Прижимая трубку к уху, Эшер поднялся на колени и, бросив быстрый взгляд в сторону окна, продолжил осмотр бумаг. Пара-тройка рабочих блокнотов, содержащих записи бесед с долгожителями Вены и окрестностей, толстая пачка счетов за химическое и прочее оборудование. В ящике стола — вскрытые конверты из австрийского посольства в Константинополе, и в каждом весьма крупный счет и подпись «Кароли». Судя по датам, все они отправлены за последние два года. А в самом конце ящика — около дюжины ключей, ни один из которых явно не подходил к замку посеребренной решетки. Значит, только ломом. В подвале, где стоит генератор, должен быть лом…
Проклятие! — подумал Джеймс. — Да прекращай ты там болтать с герром Обером и беги к телефону…
— Положите трубку, Эшер.
Он повернул голову. В дверях, направив на него пистолет, стоял Фэйрпорт.
Эшер не двигался.
— Я выстрелю, — заверил Фэйрпорт. Он обошел комнату по дуге, не приближаясь к Эшеру и по-прежнему держа его на прицеле. Подобравшись к аппарату, нажал на рычажки, прервав связь.
Эшер сел на полу, подобрал под себя ноги, поиграл оглохшей трубкой.
— Даже в своего соотечественника?
Это был старый прием — надавить на чувство патриотизма. Однако Фэйрпорт и сам не первый год участвовал в Большой Игре, так что вряд ли его этим проймешь.
— Это дело важнее интересов отдельной страны, Эшер, — мягко сказал Фэйрпорт. Тут же чуть подался назад, чтобы не оказаться в пределах досягаемости. — Но вы, я смотрю, ничем не лучше этой скотины Игнаца. О чем вы оба думаете? Вы, как дикари, готовые разорвать том Платона, чтобы законопатить им протекающую крышу! Это открытие — может быть, величайшее в истории человечества. И вот один прикидывает, как применить таких существ в Македонии или против русских в Болгарии, а другой — как их уничтожить, потому что иначе нарушится равновесие в этой вашей Большой Игре. Нет, вы не понимаете! Не желаете понять.