«Это помещение продается или сдается внаем ввиду упадка дел у прежних владельцев».
— Какая дерзость! — сказала я.
— Это свидетельство народного мнения, мэм. Мы должны быть признательны, что они дают нам знать, что у них на уме.
— Но разве они не понимают?
— О да, мэм. Они понимают, что вашему величеству необходим траур. Они только намекают, что он несколько затянулся. Монархам неразумно слишком долго скрываться от своих подданных. Однако, как я уже говорил, весьма удачно сложилось, что принц Уэльский, взяв на себя обязанность регулярных публичных выездов, оказывает вашему величеству такую услугу.
Я могла вообразить их себе — Берти и Александру, — как они проезжают по улицам, и все эти сплетни о бурной жизни Берти, которые доставляли публике столько удовольствия. Какая ирония в том, что к Альберту, который столько сделал доброго для страны, народ относился с подозрением. А Берти — с его приемами, где шла картежная игра, и с его беспутными друзьями — был героем! И рядом с ним Александра, печальная и пользующаяся общим сочувствием, потому что мы не помогли ее семье и позволили пруссакам — извечно ненавистным пруссакам — захватить Шлезвиг-Гольштейн.
Из писем дяди Леопольда было ясно, что он в курсе дела и слышал о популярности принца и принцессы Уэльских, а в одном он даже написал: «Дела обстоят так, как будто ты отреклась в пользу Берти».
Это меня встревожило. Что бы сказал Альберт? Он был убежден, что Берти не способен править, если он только не изменится. А изменился ли он? Он по-прежнему ничем не походил на Альберта, более того, мне казалось, что сейчас он старательно демонстрирует это несходство. Нет. Альберт не желал бы, чтобы Берти занял мое место.
Я вернулась в Лондон с твердым намерением показываться народу — ездила по улицам в открытом экипаже. Толпы людей собирались, чтобы посмотреть на свою печальную королеву, которая не могла забыть своего мужа. Приветствия были оглушительны. Пальмерстон был доволен.
— Ваши подданные имеют случай выказывать вам свою любовь и преданность, мэм, — сказал он.
Я была удовлетворена. Они напомнили мне, что я — королева. Ни Берти, ни Александру так не приветствовали.
— Ваше величество должны предоставить вашим подданным больше возможностей выражать свою любовь к вам, — продолжал Пальмерстон.
— Должна? Королеве никто не смеет сказать «должна». Я не желала отказываться от уединения.
Когда я была в Осборне, доктор Дженнер сказал мне, что я слишком мало двигаюсь. Я сказала ему, что не способна на это. Куда бы я ни пошла, все напоминало мне Альберта. Конечно, я и в доме непрестанно вспоминала о нем, но у меня не было ни малейшего желания выходить или выезжать.