— Хватит! — голосом, исполненным боли, попросил Эсмонд. — Прошу вас, граф, хватит!
Шафтли стал утирать влажные глаза. Повернувшись, он повел молодого графа к домашней часовне.
Следуя за ним, Эсмонд простонал:
— Неужели доктора ничего не могли сделать?!
— Ничего. Наш домашний врач сделал все, что мог, чтобы вернуть ее к жизни, привести в чувство. Все оказалось тщетно! Я оставлю вас в часовне наедине с нашей милой дочерью, чтобы вы могли без помех отдать ей последнюю дань вашего уважения. Позже, когда вы будете более расположены к тому, чтобы услышать от меня все печальные подробности, мы поговорим. А теперь мне надо сделать необходимые приготовления для похорон.
При этих словах Эсмонд Морнбери почувствовал дурноту. «Для похорон»… Доротея, его возлюбленная, женщина, которую он выбрал из многих и которую собирался назвать сегодня своей женой, будет предана земле… Дикая, невероятная реальность! Почему сегодня, в день их свадьбы? Он вспомнил эту лукавую, обворожительную девушку, которая танцевала с такой грацией и изяществом. Он вспомнил ее нежный смех, радовавший его сердце. Это она сказочным образом пленила его и сделала из молодого повесы серьезного мужчину, готового жить трезво и с достоинством рядом с ней!..
Эсмонд был похож сейчас на глыбу льда, его душа застыла от горя. Он сам не помнил, как шагнул за графом в часовню. Сначала, после яркого солнечного света, его глаза ничего не различили во мраке, кроме колеблющегося света двух восковых свечей, каждая в четыре фута высотой, вставленных в тяжелые серебряные подсвечники и стоящих в головах и в ногах покойной. Наконец исполненный ужаса взгляд Эсмонда остановился на неподвижном теле возлюбленной. Тело Доротеи! Какое невероятное сочетание звуков! Тело ее было жалким и одновременно величественным. Она лежала на особом помосте, вся усыпанная свежими цветами. Помост был застелен пурпурным бархатом, окаймленным серебряным кружевом.
С болью и горечью он понял, что мертвую девушку нарядили в свадебное платье. Казалось, что она просто заснула в этом великолепном убранстве и ждет, когда он ее разбудит. Если не считать мертвенной бледности, разлитой по ее лицу, что уже само по себе было признаком смерти, ему показалось, что она еще жива и дышит. Длинные ресницы мягко касались щек. Губы дарили ему улыбку, ее знаменитую потаенную умную улыбку. На голове у нее был венок из белых лилий.
— Оставлю вас здесь, мальчик мой, — услышал он тихий голос графа Шафтли.
Эсмонд, еле сдерживая напор чувств, кивнул. Как пьяный, пошатываясь, он стал приближаться к смертному одру своей любимой. Подойдя вплотную, Эсмонд упал перед помостом на колени.